Бюрократическая анархия Статистика и власть при Сталине 5/7

По какой причине этот информационный документ не послужил основанием для принятия решения? Какую действительную роль сыграла содержавшаяся в нем информация? Этот вопрос тем более напрашивается в свете последующего развития событий. Действительно, вопреки обещаниям, Калинин начал свое выступление на Съезде Советов с того, что назвал людей, которые предоставили ему материалы для подготовки его выступления, и в частности — Кондратьева. Более того, он подверг его суровой критике. Здесь проявляется, несомненно, вся сложность институциональных игр, сложность игр между личностями, а быть может, и группами. Какое место в этих условиях следует отвести выступлениям?

По отношению к вопросам такого рода для исследователя возможны две позиции. Первая может состоять в том, чтобы попытаться установить, в какой момент высказывания Калинина больше соответствовали его мыслям и намерениям. Другая позиция состоит в том, чтобы предположить, что люди совершают те или иные поступки по ходу дела, взаимодействуя с другими людьми, внутри одного или нескольких учреждений. В таком случае речь скорее будет идти об изучении процессов принятия решений, а не об исследовании соответствия намерений, лежащих в основе замысла, который якобы всегда будет иметь логическое продолжение. Фактически, это скорее колебания в процессе принятия решения.

В самом деле, всего неделю спустя Калинин звонит по телефону Кондратьеву в Институт конъюнктуры, чтобы сообщить ему, что намеревается опубликовать свое выступление. По этому случаю он просит передать в его распоряжение дополнительные статистические данные и выверить все цифры в его выступлении. Оставаясь верным своей профессиональной логике, Кондратьев соглашается сделать это, но выражает удивление в связи с тем, что его собеседник не сдержал слова и непосредственно сослался на источник в виде его доклада, тогда как ничто его к этому не обязывало. Калинин признал, что проще было бы держать все это в секрете, пообещал изъять из брошюры наиболее полемическую часть выступления, и это обещание он уже точно сдержал. В какую же игру, таким образом, играл Калинин и по отношению к кому?

Аналогичный вопрос возникает в связи с публикацией в июле 1927 года в журнале «Большевик» статьи Зиновьева под заголовком «Манифест партии кулаков». Зиновьев критикует «тезисы» доклада Кондратьева, который, по всей видимости, он целиком не читал. Впрочем, никто не знал, каким образом он вообще сумел заполучить в свои руки эти «тезисы». Какое место отвести этому усеченному документу? Не лучше ли задаться вопросом о том, что показывает сама сложившаяся ситуация? Может показаться, что текст, подготовленный

187

«специалистом», был использован не как источник сведений, для чего он предназначался, а как инструмент во внутрипартийной борьбе. Но главным в таком случае оказывается не информация как таковая, а цель, ради которой часть ее была предана огласке.

И действительно, когда после возвращения из отпуска Кондратьев узнает обо всем произошедшем и отправляется к Смирнову, тот во время короткой встречи сообщает, что знает о статье Зиновьева, но считает, что нет надобности что-либо предпринимать. Калинин, со своей стороны, разговаривает с ним в более конкретных выражениях и говорит ему, что Зиновьев имел в виду только Центральный Комитет партии. Он соглашается с Кондратьевым, что тот «попал просто между молотом и наковальней», но заверяет его, что никаких официальных мер по отношению к нему в силу этого не последует.

И тем не менее эта история и статья Зиновьева, по собственному признанию Кондратьева, дали «толчок целому потоку критических статей против меня и породили термин "кондратьев-щина"»93. В данном случае развязывание репрессивного процесса предстает в гораздо большей мере как последовательность институциональных логик, которые имели мало общего с обвинениями, выдвигаемыми против конкретной личности. Логические основания, определявшие чистки 1937 года, еще не были задействованы полностью.

Можно также считать, что Кондратьев стремился впутать в свое дело Калинина, но, отбрасывая различные источники, это также выглядит весьма сомнительным. Впрочем, Сталин по этому поводу подчеркнул 23 августа 1930 года: «Что Калинин грешен — в этом не может быть сомнения. Все, что сообщено о Калинине в показаниях, — сущая правда. Обо всем этом надо обязательно осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь неповадно было путаться с пройдохами»94. Калинин, со своей стороны, приказывает своим сотрудникам посмотреть, в какой обстановке он контактировал с Кондратьевым. Енукидзе, секретарь Центрального Исполнительного Комитета, пишет ему 8 октября 1930 года, что он разговаривал с Кондратьевым только так, как это представлено в стенограмме его отчетного доклада на IV Съезде Советов95.

Таким образом, во всем этом следует, несомненно, усматривать желание Калинина получить информацию из источников, выходящих за пределы партийного круга и соответствующих высказываний. Впрочем, способ распространения информации внутри учреждений, по всей видимости, формальным образом полностью не контролировался, а поэтому содержал в себе возможность движения части неофициальной информации. Именно эти возможности, скорее всего, и привели к тому, что в руки Зиновьева попали сведения, ему не предназначавшиеся.

9

Выделение классов в бесклассовом обществе

Создание классификационных категорий, что занимает центральное место в статистической работе, позволяет составить представление о действительности1. Подобно тому как объектив фотографа выхватывает элементы, которые затем становятся видимыми, статистик в работе по приведению в порядок социальных явлений из второстепенного выбирает главное. В силу этого факта такая мыслительная операция оказывается не только технической, но и политической. Наполняя смыслом мир, специалист, занимающийся классификацией, дает средства для управления им и даже контроля над ним. По примеру естественных наук работа по статистической классификации отвечает также стремлению найти причины, движущие миром, и понять их природу. Поэтому классификация должна проводиться в соответствии с точно установленными критериями, которые сами становятся объектами споров, разногласий и переговоров2.

Разработка классификационных категорий вызвала многочисленные споры между русскими статистиками 1880-х годов. Различие между национальностями составило один из центральных вопросов переписи населения 1897 года. Ее цель состояла в том, чтобы дать представление о разнообразии категорий населения в мультиэтнической империи3. Статистики царской России были менее внимательны к определению социальных различий у населения. Они просто принимали классификацию, подходившую к социальному порядку, который юридически организовывал царское общество4. Этот вопрос, напротив, оказался в центре внимания статистиков земств. Задачи опросов для определения размеров налогообложения, которые они и должны были провести, а также их политические наклонности подталкивали их к выявлению внутренних различий в сельскохозяйственном мире, скрытых за внешней стабильностью социального порядка в деревне. Выбор классификационных критериев при подходе к человеку вызвал оживленные дискуссии на съездах статистиков в период с 1880 до 1917 года. Создание комбинационных таблиц со многими переменными по

189

характеру хозяйств, опросы по определению крестьянских бюджетов, выявление характерных особенностей на основе первичных опросов заставили их конкретизировать критерии для установления различий между типами сельских общин и категориями крестьянских хозяйств.

Статистики ЦСУ использовали это теоретическое и методологическое наследие для выработки первых квалификационных критериев. Опыт статистиков, ранее работавших в земствах, на протяжении 1920-х годов давал пищу для дискуссий о классификационных категориях крестьянских хозяйств. Те категории, которыми пользовались при проведении переписей в европейских странах, оказали влияние на выработку статистической классификации, применяемой для демографических переписей.

Работа статистиков над классификационными категориями социального деления натолкнулась на стремление большевиков привести в соответствие социальную идентичность с теоретической схемой пролетарского социалистического общества5. Статистические классификации должны были стать орудиями, предназначенными для демонстрации утопии, а в некоторых случаях и инструментами доказательства, используемыми в конфликтах между большевистскими руководителями. В области сельскохозяйственной статистики споры оказались направленными, в частности, на истолкование социальных различий и социально-экономических изменений в деревне6.

Как и в других странах Европы до 1914 года, многосторонность деятельности крестьянства осложняла его классификацию. Изучение классовой структуры в сельских общинах также было трудным делом. В это время сельский мир состоял еще главным образом из мелких семейных производственных хозяйств7. Противоречие между политическими замыслами одних и стремлением других к созданию научного знания довлело над разработкой классификационных критериев, выполняемой статистиками ЦСУ в 1920-х годах.

Как классифицировать хозяйства при нэпе

Позволяя и дальше действовать в производстве и распределении сельскохозяйственной продукции рыночным механизмам, новая экономическая политика способствовала умножению различий между сельскими хозяйствами и различными промежуточными типами хозяйств. Разного рода ситуации, связанные с многообразием деятельности крестьян, осложняли их социальную классификацию и делали еще более трудным применение марксистской схемы социальных классов. Выбор основополагающего критерия, определяющего дифференциацию, становился вопросом политическим. Статистики ЦСУ стремились не отделять анализ стратификации крестьянства от анализа эволюции организационных форм сельскохозяйственных предприятий, протекающей уже с дореволюционных времен.

190

Для этого они имели возможность опереться на работы, выполненные еще до октября 1917 года, в частности Г.И. Баскиным в Самарской губернии8. Анна Хрящева, руководитель отдела сельскохозяйственных переписей ЦСУ с июля 1918 по сентябрь 1926 года, продолжала теоретическую работу по построению категорий, которую она вела еще с начала 1900-х годов, за что получила признание со стороны своих коллег9. Как и другие статистики, занимавшиеся такими же вопросами10, она строила свое описание различий в деревне на основе эволюции семейного состава и производственных типов сельских хозяйств.

В1925 году она предложила классификацию, сочетавшую в себе три критерия: характер производства, использование временной наемной рабочей силы и положение по отношению к ремеслу. Включение использования временной наемной рабочей силы было главным новшеством. Вместе с тем главным критерием оставался характер производства. Он служил основанием для выделений четырех крупных категорий хозяйств: хозяйства, которые занимались только посевами на пахотных землях; хозяйства, главы которых занимались возделыванием других земель в дополнение к своим или только возделыванием не своих земель; неземледельческие хозяйства и, наконец, хозяйства, которые сочетали сельскохозяйственную деятельность и ремесленничество11. В сочетании с двумя другими критериями это привело к выделению семнадцати категорий (см. Табл. 4).

На своем съезде в феврале 1926 года статистики, еще не оправившиеся от шока, причиненного чисткой 1924 года, приняли решение опробовать другую классификацию, предложенную Хрящевой12. Комбинируя четыре главных признака — связь с сельским хозяйством, использование наемной рабочей силы, существование «отчуждения рабочей силы» и характер связи с неземледельческими формами производственной деятельности, — эта сотрудница Статистического управления выделила сорок пять категорий хозяйств. В контексте дискуссии, проходившей в то время вокруг наемной рабочей силы в деревнях и капиталистического характера крестьянских хозяйств, классификационная работа, конечно, могла незамедлительно стать предметом политических возражений, даже обвинений. В данном случае описание располагает больше к анализу, чем к нападкам. Это вынуждает статистиков в большей мере следовать номенклатурной логике, чем создавать профессиональную и социальную классификацию, открывающую путь к более теоретическому анализу. Увеличение числа категорий выражает это устремление. Впрочем, в 1927 и в 1928 году марксистские статистики Коммунистической академии (B.C. Немчинов и Л.Н. Крицман) будут ставить в упрек этот отказ от теории статистиков ЦСУ13.

Острые политические споры к тому же побуждают Хрящеву представить еще одну, новую классификацию для обработки дан

191

ных динамического обследования 1926 года, которая в гораздо большей мере, чем предыдущие, включает в себя категории марксистского анализа. Хозяйственные отношения как главный критерий классификации служили основанием для выделения различных типов хозяйств. Речь идет об оплачиваемом наемном труде работников, использовании поденной рабочей силы, наличии торгового или промышленного предприятия при хозяйстве, аренде пяти и более десятин земли для ведения хозяйства. Эти критерии были использованы как показатели наличия отношений эксплуатации14. С другой стороны, уход крестьян «в качестве работников в другие хозяйства на срок не менее чем в 30 дней», отсутствие тяглового скота и орудий пахоты или же сдача земли внаем дают показатели пролетаризации.

Таблица 4

По роду производства

По наличию срокового найма

По роду промыслов

1

I. Чисто земледель-

С наймом сроко-вых рабочих

2

свое хозяйство

Без найма сроко-вых рабочих

3

II. Земледельческое — свое и чужое или только чужое

С наймом сроко-вых рабочих

4

Без найма сроко-вых рабочих

5

III. Неземледельческие хозяйства

С наймом сроко-вых рабочих

Владельцы торгово-промышленных заведений

6

Без найма сроко-вых рабочих

В промыслах только рабочие

7

В промыслах только кустари и ремесленники

8

Владельцы торгово-промышленных заведений

9

С прочими смешанными промыслами

10

IV. Смешанного типа — земледелие и промыслы

С наймом сроко-вых рабочих

В промыслах только рабочие

11

В промыслах только кустари и ремесленники

12

Владельцы торгово-промышленных заведений

13

С прочими смешанными промыслами

14

Без найма сроко-вых рабочих

В промыслах только рабочие

15

В промыслах только кустари и ремесленники

16

Владельцы торгово-промышленных заведений

17

С прочими смешанными промыслами

192

Хрящева действительно стремилась к тому, чтобы не сводить социальное описание к схематической структуре15. В своей главной статье 1925 года она подчеркивала комплексный характер деятельности в сельских хозяйствах в этот период времени на территории СССР, чтобы обосновать разработку классификации, которая все это будет учитывать. Она ссылается, в первую очередь, на позицию, отстаиваемую комиссией Рабоче-крестьянской инспекции, которой было поручено изучение работ, выполненных ЦСУ16:

«В комиссии по ознакомлению с работами ЦСУ при сельско-хоз. секции НК РКИ мною была предложена группировка по определенно отобранным по сумме признаков типам: капиталистического и пролетаризированного хозяйств; все же остальные хозяйства предполагалось группировать по комбинации найма и отчуждения рабочей силы, в пределах типов — по размерам стоимости продукции полеводства, скотоводства и суммы дохода от промыслов. В результате обмена мнений в комиссии получилась схема группировки по 48 типам хозяйств, каждый из которых предполагалось группировать по размерам: по сумме средств производства (скот рабочий + инвентарь + постройки), а также по сумме валового дохода от полеводства, животноводства и промыслов»17.

Работа этой комиссии уже была прямым вмешательством политики в разработку статистики, приспособленной к строительству социалистического общества. Изложив свои замечания по поводу недостатков классификации, предложенной этой инстанцией, Хрящева предлагает свою классификацию:

«Разница той типологической группировки с предлагаемой теперь заключается в том, что в схеме комиссии отпуск рабочей силы на сторону исходил из неясного принципа отношения к своему хозяйству — все равно земледельческому или неземледельческому, — т.е. скорее выражал место занятия промыслом, что прямого отношения к приходному бюджету хозяйства не имеет. В этом случае социальное положение промышленника не принимается во внимание. Отпускающими хозяйствами будут все, где работа (торговля, подряды, извоз, работа на фабрике, ремесло) производится не дома, не в данном хозяйстве. Не отпускающими будут те, где члены семьи работают дома, хотя бы продукт труда шел заказчику.

В этом пункте заключается принципиальная разница с нашей группировкой, где мы выдвигаем классовое положение лиц в промысле — рабочий и кустарь-ремесленник, т.е. самостоятельный производитель»18.

Эта сотрудница статистического управления стремилась отразить всю сложность социального начала, в частности учесть

193

промежуточные положения, и не терять элементы, перешедшие из дореволюционных времен. Делая это, она, хотя и марксистка, вступает в противоречие с большевистским тезисом о разрыве с прежним социальным строем и с провозглашением Октябрьской революции событием, положившим начало новому обществу.

От рода занятий — к социальным классам

Такая же дилемма возникала в иной форме для статистических работников, которые создавали классификационные критерии для переписей 1920-х и 1930-х годов. Они ввели, в частности, классификацию населения по роду «занятий» и «профессиям» в 1920 году19. По переписи 1897 года, проведенной в иерархическом обществе, построенном в соответствии с системой, определенной сводом законов, занятое население было подразделено главным образом в зависимости от типа производства, института или учреждения, где люди работали20. Какой-либо вопрос по поводу положения в занятии, в противоположность практике некоторых европейских государств, имевшей место в это время, не ставился. Во Франции, например, вопросник переписи 1872 года требовал уточнения «положения в профессии», с тем чтобы различать предпринимателей и наемных работников, рабочих и служащих21. В России статистики проводили только одно разделение — между главным занятием и побочным занятием, но зато в гораздо более подробных описаниях, чтобы получить в достаточной степени точную и разнообразную информацию. Из-за смешения очень разнородных понятий этот вопрос привел к таким ответам, в которых указывался только тип производства — в ремесленничестве или в промышленности. А рабочие не отделялись от предпринимателей22.

В 1920 году статистики ЦСУ уточнили классификацию по критериям занятия, стремясь, насколько это было возможно, привести ее в соответствие с классификацией, применяемой в других европейских государствах:

«Глубокое осознание необходимости единства государственной статистики во всей стране и достижения сравнимости материалов, собираемых в различных государствах, нашло себе полное отражение в положении о русской Государственной статистике, опубликованном 30 июля 1918 года28.

В этом положении впервые говорится о согласовании работ по русской статистике с работами по статистике других государств и признается необходимым участие представителей русской статистики в работах Международного Статистического Института, Конгрессов и других международных учреждений и собраниях по вопросам международной статистики»24.

194

Статистики стремились использовать номенклатуру профессий, рекомендованную по результатам сессии Международного статистического института в Чикаго в 1893 году и впоследствии дополненную25. Тем не менее из-за поспешности и материальных трудностей при проведении этих переписей в них была использована классификация, состоящая лишь из пятидесяти пяти положений в занятии, а обозначения профессий использовались только в некоторых случаях26. Эта классификация самодеятельного населения тогда была представлена как новшество в практике демографических переписей в России. А вопрос, касавшийся сельского хозяйства, отражал стремление статистиков принять во внимание сложность положения в занятии:

Вопрос 12. Сельское хозяйство

а) занят ли в сельском хозяйстве и считает ли это занятие главным

б) имеет ли в нем специальность и какую

в) работает ли в своем хозяйстве и как (хозяин с наемными рабочими, хозяин без наемных рабочих, член семьи)

г) если работает по найму, то здесь или на стороне

д) был ли занят сельским хозяйством до войны 1914 г., с войны до октября 1917 г.27_

Содержание вопросов показывает стремление статистиков как можно точнее выявить положение людей в занятии и их действительный статус по отношению к производственной деятельности, превалирующей в этот период, то есть сельскому хозяйству28.

Две основные формы занятости выделяются в трех вопросах о занятии, которые задавались в ходе переписи: различие проводится, с одной стороны, между самостоятельным работником, работающим на себя, и наемным работником, а с другой — между главным занятием и занятием побочным. Было и в самом деле очень важно выявить с достаточной точностью ситуации с двойной занятостью, в частности, когда переплетались многие занятия различного типа, например, такие, как торговые и сельскохозяйственные, ремесленнические и торговые. В этой области статистики ЦСУ столкнулись с такого же рода вопросами, как и их коллеги из других европейских стран, которые в конце XIX и в начале XX века пытались зафиксировать переходные положения между ненаемным трудом и трудом наемным, между статусом мелкого товаропроизводителя и статусом наемного работника29.

Трудности в определении статусных различий в обществе, в котором производственные формы и формы занятости претерпевали резкие изменения, да еще были объектом политических споров, делали применение международной профессиональной номенклатуры еще более деликатным30. Обозначению «заня

195

тия» отводилось, таким образом, привилегированное место в вопросниках переписей по сравнению с вопросом о профессии с целью воспроизвести во всей его сложности положение людей на работе. Преобразования, имевшие место в деревне со времен реформы Столыпина, и последствия Первой мировой, а затем и гражданской войны, повлиявшие на экономическую деятельность, увеличили число промежуточных ситуаций в деятельности и занятости.

Когда появляется Маркс

Когда проводилась перепись 1926 года, использовался вопросник о занятиях такого же типа, правда, с некоторыми модификациями, рассчитанными на то, чтобы выявились социальные классы в марксистском понимании. Но различение между главным и побочным занятием было сохранено. Напротив, специально для сельскохозяйственных занятий не было поставлено никакого отдельного вопроса31. Наконец, понятие «положение в занятии», которое уже до этого использовалось в некоторых европейских переписях, было включено в вопросник:

Вопрос 12. Занятие, положение в занятии и отрасль труда

Основное занятие

Побочное занятие

а) ремесло, промысел, работа, должность и специальность в них

б) положение в занятии (хозяин, член артели, одиночка, служащий, рабочий, помогающий в занятии, член семьи)

в) если хозяин, то работает ли с наемными рабочими или только с членами своей семьи

г) наименование учреждения, заведения или предприятия с обозначением рода производства, где служит, работает или хозяйствует и адрес его

В новом «обществе трудящихся», которое строилось, главное социальное разделение проходило по отношению к наемному труду. В ряду показателей, используемых в новой классификации, положение в занятии составило главный критерий подразделения лиц. А вот тип предприятия или производства и характер выполняемой работы использовались во вторую очередь32. Основное усилие статистиков было направлено на то, чтобы уточнить рамки каждой используемой категории, поскольку общество периода нэпа, как и дореволюционное общество, характеризовалось огромным числом ситуаций, которые были

196

промежуточными между наемным трудом и занятостью без использования наемного труда. Вместе с тем самая большая трудность заключалась в разработке профессиональной номенклатуры, которая была бы способна служить основанием для анализа, осуществляемого в категориях социальных классов. Замена понятийной формы «группа», которая использовалась с XIX века, на понятийную форму «класс» ясно выражает такое устремление. И тем не менее это походило скорее на компромисс в языке, чем на действительное появление понятия, полезного для анализа. Трудности в создании инструментария, приспособленного к фиксации результатов наблюдения за обществом, переживающим период трансформаций как в городе, так и в деревне, осложнялись политической действительностью, навязываемой большевистской властью.

Как свидетельство трудностей в приспособлении теоретических положений о социальных классах к социально-профессиональному миру, статистики разработали номенклатуру из семи классов, которая предстала как компромисс между марксистским анализом социальных классов, некоторыми элементами большевистского способа высказываний и установлением категорий на базе критерия отношения к наемному труду соответствующих лиц. Прежде всего, все рабочие были сгруппированы в один-единственный класс, а все другие наемные работники — в класс служащих. «Роль в производстве» каждого лица составила главный критерий дифференциации между двумя классами:

«К рабочим относятся лица, занятые непосредственно по производству и перемещению материальных ценностей или по уходу за производственными механизмами. К служащим — лица, участие коих в производстве выражается в форме нематериальных услуг, связанных непосредственно с производством (руководство производственным процессом и его техническая организация, учет и контроль работ, хранение и распределение продуктов) или с обслуживанием населения (охрана безопасности и здоровья населения, культурно-просветительская работа и пр.)»33.

Вместе с тем статистики не были уверены в безусловной правильности такого разделения: «Граница между этими двумя понятиями не вполне устойчива, вот почему классификация некоторых форм занятости в рабочем классе или классе служащих может быть спорной»34.

Пять других классов отличались по различным типам лиц, не принадлежащих к наемным работникам. Люди независимых профессий были подразделены на три различных класса. Класс людей «свободных профессий», появившийся в ходе переписи городского населения 1923 года, включал в себя «лиц, близких

197

по своему профессиональному составу к служащим», но которые не были наемными работниками. «Это небольшая по численности группа лиц, по преимуществу интеллигентного труда, которых не коснулся процесс огосударствления занятий (вольнопрактикующие врачи, учителя, живущие частными уроками и пр.)»35. При таком определении эта категория предстает скорее как исчезающая группа, чем как нарождающийся класс.

Хозяева подразделялись на два различных класса «самостоятельных производителей», для чего главным критерием, по которому в них зачислялись лица, была «степень, в коей выражен в их работе элемент предпринимательства». Использование наемных работников послужило главным показателем для распределения этих самостоятельных тружеников между классом «хозяев с наемными рабочими» и «хозяев, работающих только с членами своих семей и членами артелей»36, группы, вероятно, наиболее многочисленной в сельской местности.

Класс одиночки напоминает категорию, которая использовалась во французских переписях с 1896 по 1936 год37. По определению статистиков ЦСУ в 1926 году, «одиночками считаются как работающие у себя на дому без рабочих и без чьей-либо помощи, так ходящие в одиночку по домам и выполняющие какую-либо работу по заказу, не нанимаясь на срок (например, поденные прачки, дровоколы, стекольщики, чинящие посуду и т.п.)»38. Члены групп — одиночки рассматривались как класс, который представляет собой «уже элемент полупролетарского характера», так как их статус определялся как мало отличающийся от статуса наемных рабочих, находящихся на содержании. Подобно последним, они тоже в силу своего положения могли в любой день оказаться наемными работниками. Несложный характер их снаряжения не позволял, впрочем, классифицировать их как самостоятельных хозяев — мелких производителей. Например, «маляр или пильщик, выполняющий сегодня частные заказы, может завтра наняться рабочим на завод или на постройку»39. Как и во французских переписях, эти лица, работающие в одиночку и находящиеся на стыке статуса самостоятельного производителя и статуса наемного работника, стали рассматриваться как «одиночки» в социальном плане, то есть были отнесены к временному статусу, призванному исчезнуть в новом строящемся социалистическом пролетарском обществе.

В соответствии с этой номенклатурой, сделавшей отношение к наемному труду, особенно к наемному труду рабочего, главным критерием классификации лиц, ценилось отображение пролетарского общества в стадии формирования, в то время как все другие категории строились и истолковывались по отношению к этой модели. Номенклатура занятий выходила здесь на социальную классификацию, в которой «хозяева, использую

198

щие наемных рабочих», образовывали класс, который «в той или иной мере эксплуатировал труд другого»40.

Некоторые индивидуальные ситуации было трудно включить в перечень категорий в соответствии с критерием отношения к наемному труду. Например, как классифицировать безработных и военнослужащих? Вместе с тем гораздо больше трудностей вызывал у статистиков статус членов семьи, помогающих в занятии. В то время он был характерен для наибольшей части семейных сельских хозяйств и для части торгово-ремесленных предприятий.

Статистики ЦСУ обосновывали выделение в отдельный класс членов семьи, помогающих в занятии, следующим образом:

«В большинстве случаев здесь мы имеем дело с трудом, стоящим на грани профессионального труда и домашнего хозяйства (женский труд в крестьянском хозяйстве).

С рабочими эту категорию лиц сближает та исполнительная подчиненная роль, которая принадлежит им в процессе производства, но родственная связь с главой хозяйства делает их социальное положение отличным от положения лиц наемного труда. Этим обусловливалась необходимость выделения этой своеобразной группы в особый класс»41.

Но и в последнем случае лица, следовательно, не могут быть классифицированы на основе только критерия отношения к наемному труду. Их положение в организации труда, подчиненное или нет, имело совсем другую природу. Почти так же, как и в случае с «одиночками», их положение делало дихотомию «хозяин — наемный работник» мало работающей, чтобы учесть социально-экономические структуры мира производства и труда при нэпе. Наемным работникам в полном смысле этого выражения, то есть лицам, отдававшим внаем свою рабочую силу за вознаграждение, противопоставлялись хозяева. Но наряду с наемными работниками, близкие к ним по характеру отношений эксплуатации, но отличные от них по способу вознаграждения и близко стоящие к хозяевам в силу их родственных связей, стояли семейные помощники. Можно ли было рассматривать их, как и «одиночек», в качестве «находящихся на пути пролетаризации», а следовательно, рано или поздно ставить их в один ряд с рабочими или служащими?

Чтобы установить подразделения внутри некоторых классов этой профессиональной номенклатуры, к этому положению в занятости был добавлен критерий принадлежности к особому роду деятельности42. Пересечение, в частности, сельскохозяйственной и рабочей деятельности, например, позволяло сделать анализ процессов дифференциации наемного труда в сельском хозяйстве более тонким, подразделяя сельскохозяйственных рабочих на две подгруппы: подгруппу сель

199

скохозяйственных рабочих, занятых в хозяйствах крестьянского типа, и подгруппу рабочих, трудящихся на сельскохозяйственных предприятиях.

Наконец, третий критерий — по типу осуществляемой работы — вводил дополнительные подразделения, позволявшие в еще большей мере учесть тонкости в рассматриваемых категориях43. Целью этого было установление «чисто профессиональных» категорий внутри каждого из уже выделенных больших производственных секторов посредством сочетания многих показателей. А именно — специальности, точного указания занимаемого места, квалификации и отношения к собственности на средства производства. Путем введения социальных подразделений в разделения профессиональные были в результате получены 1208 различных профессиональных категорий в десяти производственных секторах, образовывавших столько же подразделений внутри каждого из основных классов. Например, в секторе железнодорожного транспорта была представлена категория металлургов, в свою очередь, подразделявшаяся по девятнадцати различным специальностям, в ряду которых были клепальщики, жестянщики, монтеры, слесари, механики, токари и т.д.44 Даже если, как это нередко случалось, эти подкатегории выражали не столько специальность, сколько реально сложившуюся профессию, классификация, утонченная таким образом, представляла собой способ, который препятствовал сведению анализа категорий рабочего мира исключительно к одному разделению на социальные классы. Выражаемое таким путем многообразие используемых подкатегорий внутри каждого из крупных социальных классов позволяло осуществлять поперечное прочтение внутри специальностей всей классификации.

На пороге бесклассового общества

Профессиональные номенклатуры, использованные для обработки данных переписей 1937 и 1939 годов, также основывались на классификации по роду занятости. В 1937 году разделение между активным населением и неактивным населением, намеченное в 1926 году, было доведено до завершения, поскольку советское население оказалось сосредоточенным прежде всего именно в этих двух больших группах45. Разделение лиц по социальным группам затем было проведено и внутри этих двух больших категорий. Термин «социальные группы» был заменен термином «классы». Когда еще раз была проведена перепись в 1939 году, в ней использовалась категория «общественные группы», являвшаяся более нейтральной формулировкой, в которой не содержалась идея социальной стратификации46. По сути дела, классовый подход в этом анализе отсутствовал. В под

200

готовленных текстах сталинский СССР больше не выглядел обществом с иерархией антагонистических классов. Советские руководители в своих выступлениях в тот период подчеркивают, что в обществе произошли коренные изменения и что с 1917 года страна развивалась в направлении бесклассового общества. Перепись 1937 года уже должна была отразить эти изменения в цифровых показателях, как об этом свидетельствует публикация в «Правде»:

«Самый характер переписного листа, утвержденного правительством, отражает новые условия, в которых будет проходить перепись 1937 года. Нет уже в переписном листе вопроса о классовой принадлежности, и самый термин "классы" отсутствует в этой переписи, ибо она проводится в преддверии бесклассового общества»47.

За рубежом также эти высказывания были восприняты коммунистическими партиями различных стран. Во Франции в

1936 году газета «Юманите» писала:

«Эта перепись [1937 года] должна дать точную статистическую картину невиданных изменений, произошедших в отношениях между десятками миллионов жителей СССР. Во время последней переписи 1926 года еще продолжали существовать пережитки капитализма, которые ныне принадлежат истории. Тогда было 845 ООО хозяев, в первую очередь кулаков, использующих наемную рабочую силу.

С того времени социальная категория "хозяин, использующий наемную рабочую силу", исчезла, а в новых переписных листах исчезло даже само выражение "класс", ибо эта перепись проходит в преддверии бесклассового общества»48.

Иллюзия действительности создается в выступлениях. Вместе с тем профессиональные категории, разработанные статистиками, свидетельствуют о том, что существующее общество в

1937 году еще весьма социально диверсифицировано. Номенклатура остается очень разнообразной, когда речь идет о самостоятельных мелких производителях или тех, кто работает в кооперативах. Наряду с двумя большими социальными группами рабочих и служащих устанавливаются еще семь групп, объединяющих различные категории работающих самостоятельно или в кооперативах. Шесть из них относятся исключительно к миру деревни, объединяя крестьян или кустарей: колхозники, занятые в сельском хозяйстве, прочие колхозники, индивидуальные хозяйства, колхозники, работающие в промышленности, кустари, объединенные в кооперативы, кустари вне кооперативов. Фактически сам"факт работы в кооперативе служит главным разделительным критерием в рядах самодеятельного сельского населения. Аналогично дело обстоит с рабо

201

чими и служащими. Наконец, одна категория оставлена для лиц свободной профессии.

Существенное изменение произошло в 1939 году; социальная классификация была ужата всего до восьми категорий: городские и сельские рабочие, городские и сельские служащие, колхозники, кооперированные кустари, некооперированные кустари, крестьяне-единоличники, не трудящиеся, и к этим категориям добавлялась еще одна — «не указавшие общественной группы». Был утвержден новый словарь занятий, отличающийся от того, что существовал в 1937 году49. Ранее использовавшиеся категории были ликвидированы, например «лица свободных профессий» и «церковнослужители». Общая логика состояла в том, чтобы устранить любое занятие, которое невозможно было включить в группы рабочих, крестьян и служащих, работающих в государственных учреждениях. Начало разрабатываться троичное представление общества, состоящего из рабочих, крестьян и служащих. И статистики шли на уступки в этом вопросе.

Вместе с тем они стремились сохранить дифференцированное описание, вновь устанавливая весьма подробную номенклатуру занятий. Они включили в нее новые должностные функции, появившиеся в советском обществе, в частности, такие, которые осуществлялись новыми кадрами и руководителями коллективизированных организаций, например, государственными и партийными работниками, председателями колхозов и секретарями партийных комитетов. Были также сохранены специальности или профессии, имевшиеся в номенклатуре, использовавшейся в 1920-х годах: например, ткачи, плотники, врачи. В целом, в соответствии с марксистской терминологией, тридцать шесть категорий были распределены между производственными занятиями (двадцать четыре) и непроизводственными занятиями (двенадцать)50. Различные специальности, профессии или должностные функции были перечислены внутри каждой из этих категорий. Большое число классификационных категорий 1939 года стало результатом наложения одних критериев, принадлежащих к различным реестрам, на другие.

Сохранение исключительно дифференцированной профессиональной номенклатуры как инструмента обработки данных в 1920,1926,1937 и 1939 годах позволяет заметить разнородность советского общества, несмотря на то что наряду с этим существовали глобальные показатели основных социальных групп, представленные в итоговых таблицах. Посредством этих цифр, невзирая на политические выступления, статистики из ЦСУ продолжали учитывать сохраняющееся многообразие профессионального мира и советского общества в целом. И если по многим пунктам классификации и категории, используемые в 1920, 1926 и 1937 годах, представляются близкими к класси-

202

фикациям и категориям, используемым в некоторых европейских странах в то время или гораздо раньше, то сохранение в СССР понятия о характере занятости как главного критерия организации профессиональных классификаций может быть объяснено особым образом, который проливает свет на политическое значение этой части статистической работы. Уже в 1926 году профессия не противопоставлялась занятию51. А к концу 1930-х годов занятие остается единственным критерием классификации, и используется только термин «профессия», в том же смысле, что и термин «занятие», чтобы обозначить рабочее положение лиц внутри детализированной номенклатуры. В 1939 году использование понятия «профессия» преследует, следовательно, только описательную цель, но ни в коей мере не является инструментом исследования. Что же касается употребления понятия «занятие», в социальном плане более нейтрального, то оно не наводит на мысль о существовании социальных групп, а следовательно, не мешает использованию понятия социальных классов в отображении действительности, когда это понятие еще употребляется.

10

«Предписание» идентичности и конструирование национальных категорий1

В своей политике позитивной или негативной дискриминации — которая может принять форму самых жестоких репрессий — государство опирается на категории, конструирование которых служит основанием для оказания помощи той или иной части населения или же, напротив, исключения этой категории. Стигматизация лиц в зависимости от их принадлежности к определенным группам: кулакам и другим «социально чуждым элементам», депортированным народам — представляет собой одно из наиболее очевидных доказательств важности феномена «предписания идентичности» для государственного управления населением в СССР2. И тем не менее эта форма дискриминации является лишь одним — и не самым частым — случаем использования предписанных идентичностей и группировки по категориям в отношении советских граждан. Статистическое управление оказывается единственным местом, где лицом к лицу сталкиваются те, кто занимается предписанием идентичности: политические руководители, сотрудники репрессивных органов или управленцы — и те, кто становится объектом этого процесса: то есть «обычные» граждане, которые иногда узнают себя в созданных категориях, на свой манер отвечая на вопросы переписей и опросов.

Другие демографические источники, находящиеся в пользовании статистиков, равноценны по значимости с переписью населения: гражданское состояние служит основной формой регистрационного учета личности и следует за ней всю жизнь, а свидетельства о рождении оказываются одним из главных административных документов, удостоверяющих социальную принадлежность человека. В СССР процедура регистрации населения в городах выходит за рамки простого подсчета и становится способом удостоверения личности. С этой точки зрения, она имеет большее значение, чем запись актов гражданского состояния. Дело в том, что политические власти на местах опираются на эти сведения при проведении политических действий по управлению городским пространством, а следовательно, имеют возможность в даль

204

нейшем использовать их для дискриминационных действий в области решения квартирного вопроса или предоставления прописки. С 1932 года новым источником сведений о личностях становится паспорт. Это происходит особенно тогда, когда паспорт становится основным документом, удостоверяющим личность городских жителей и дающим возможность отличить лиц, нелегально проживающих в городе, от лиц, имеющих на это законное право3. Наконец, трудовая книжка составляет еще одну форму регистрации, используемую в ходе приема людей на работу. Эта книжка определяет, таким образом, их вхождение в состав самодеятельного населения и в особую профессиональную среду. Установление многочисленных других административных категорий послужило, в ряде случаев временно, основой для применения дискриминационных политических мер. Например, так было в случае с социальными характеристиками женщин, служившими основанием для определения первоочередности в проведении бесплатных абортов в начале 1920-х годов4, с установлением неравного доступа к потребительским благам при введении карточной системы распределения продуктов питания5 или при получении гражданских прав6.

Разнообразие таких административных практик делает невозможным сведение всех этих различных форм регистрации к процессу предписания идентичности, который проводился бы государством согласно четко сформулированным принципам. Если бы это было так, то вся совокупность документов, использующих различные категории, а вместе с ними и советская дискриминационная политика должны были бы следовать единой логике. Между тем в 1920-х и 1930-х годах конструирование новых форм социальной идентичности проходило под влиянием противоречивых сил и разнообразных практик. Различные социальные акторы обладали несхожей культурой и прибегали к различным практикам, результатом которых вовсе не обязательно становилась единая, внутренне целостная и эффективная форма предписания идентичности. Люди, которые создавали принципы и источники этой политики, то есть собственно категории классификации и кодифицированные обозначения, работали в различных учреждениях (статистических службах, горсоветах, репрессивных органах, наркоматах) и заканчивали разные учебные заведения. А те люди, которые впоследствии совершали действия, сообразуясь с соответствующими сведениями, в частности те, кто вел регистрацию и использовал эти сведения, чтобы идентифицировать, помогать или дискриминировать и ущемлять, также действовали в соответствии со своей собственной культурой, образованием, подготовкой и выполняемой функцией.

Применение разработанных категорий также отличалось многообразием. Оно зависело от толкования, которое ему давал

205

каждый человек, и если для статистиков оно было основано на научных принципах и укладывалось в общую схему описания населения, то для НКВД оно было ориентировано исключительно на подозрения, а в случае политических руководителей было нестабильным и менялось в ходе политических перипетий.

Деятелей, которые вмешивались в разработку формуляров и разработку категорий, а затем и в их применение, было множество, а они сами тоже были продуктами различных научных и управленческих культур. В тех случаях, когда эти культуры уходили корнями в давнюю историю, в которой революция не была переломным моментом, дореволюционное наследие оставалось основополагающим в проведении работы по разработке категориального аппарата. В иных случаях какое-нибудь непосредственное событие или реагирование на политические преобразования становились определяющими в этой деятельности.

Эти столкновения разнообразных культур показывают границы анализа, основанного на понятии предписания идентичности. По сути дела, становится невозможным согласиться с тем, что статистические представления могут быть использованы для прямого достижения целей определенной политической концепции. Не менее затруднительно предположить, что каждый человек сможет узнать себя в навязываемых обозначающих формах, так как эти формы разнообразны, изменчивы, а нередко и просто противоречивы. Разработка и использование национальных категорий особенно ясно демонстрируют границы данного подхода. Этот же пример позволяет проиллюстрировать сложный характер взаимодействия между «долгим» и «коротким» временем, между различными управленческими культурами руководителей, научных работников и людей, ответственных за осуществление полицейского контроля. Результатом этого взаимодействия становится определенная административная организация населения, подразделение его на группы, а затем действия в соответствии с этими группировками и делениями или же независимо от них.

Языки, расы и народы

На протяжении длительного времени административный аппарат Российской империи, а затем СССР упорно и последовательно развивал логику «национального» или «этнического» самоопределения жителей страны. В противоположность Соединенным Штатам, стране иммигрантов, которая основывала свои критерии национального разделения на расовой принадлежности и стране происхождения, не доводя до логического завершения этнографические соображения7, русские управленцы увязывали организацию населения империи с его

206

территориальной экспансией, а следовательно, и колонизаторской миграцией. Продолжавшееся в XVII, XVIII и XIX веках расширение территории вынуждало административный аппарат уточнять, модифицировать и обновлять способ описания населения. Вместо того чтобы делать акцент на установлении истоков происхождения, русские этнографы, а затем и статистики предпочли вписаться в фольклорную тематику, которая подчеркивала важность форм лингвистической и религиозной практики, равно как и форм образа жизни как источника национально-этнической определенности8. Вместе с тем они не отказываются от классификации по расам, основывающейся на классификационной концепции, которая была господствующей во второй половине XIX века. С этой точки зрения Россия предстает как самая большая лаборатория, в которой велись разработки национального принципа как основы для описания и анализа населения, а также как юридической, политической и административной категории.

С начала XVIII века в основополагающих демографических источниках — подсчетах, переписях, церковно-приходских книгах и книгах записей актов гражданского состояния — используются критерии различия, которые сегодня квалифицировали бы как этнические. Они строились уже очень давно на базе соотношения между правом и колониальным восприятием лиц. Со следующего века национальная дифференциация оказывается частично включенной в кодекс законов, который определял со всей блистательной детализацией социальную стратификацию общества Российской империи9. Наряду с мещанами и купцами, разделенными на гильдии, дворянами (потомственными или личными), духовенством и крестьянами, фигурировали также инородцы. На этих критериях в Российской империи и строился способ административной идентификации лиц.

К концу XIX века все еще не закончившийся поиск привел к сближению между этнографическими, юридическими и расовыми описаниями населения. Он устанавливал параллельный, а в ряде случаев и противоречивый синтез между нормативным подходом и подходом научным к построению классификаций. Первые словари языков, религий и национальностей были установлены по случаю переписи городского населения в конце XIX века, особенно в ходе первой переписи населения империи в 1897 году10. Как итог многих колебаний в этом деле, они предвосхищают классификации, которые позднее будут разработаны советскими статистиками. Они охотно смешивают родной язык, народность и национальность. Разделение по человеческим расам, превалирующее в антропологической литературе того времени, приводит к тому, что результаты переписных операций представляются в форме рационально выраженных кла

207

ссификаций, основывающихся на принципах, претендующих на научность. Число наименований, обозначающих разделения, оказывается значительным, но они охватывают только несколько основных групп населения. Эта разумная классификация явно опирается на «мифическую» концепцию формирования России вокруг ядра, образуемого русским народом, в которую затем вливаются народы мусульманские (обозначаемые родовым термином «татары»), северные (финны) и народы Востока (бурят-монголы). Вместе с тем эти классификации не приобретают универсально значимого характера, так как кодификации различны в зависимости от местожительства в Европейской части России, в Сибири, в Средней Азии или на Кавказе. Статистик, наблюдающий народы, обладающие различным статусом внутри империи, все еще остается под впечатлением двойного видения — колонизатора и этнографа.

Расплывчатость и неопределенность в вопросе об определении принципов, на которых основывается перепись народов, и о значении классификаций, использованных в 1897 году11, сохраняются в первых советских переписях: неуверенность в том, что хотели определить (племя, народ, народность), и в выборе критериев определения (родной язык, личное заявление, указание, сделанное ведущим опрос, и т.п.). Авторы колеблются между оценкой ассимиляции и установлением «подлинной» национальности, якобы носящей культурный и физический характер. Использование родного языка, начиная с переписи 1897 года, становится крайним средством, избранным для определения категорий, четко воспринимаемых статистиками, ответственными за эту операцию12.

Двойственность и неточность понятия проявляется всякий раз, когда организаторы этой переписи вынуждены классифицировать население, которое для них было малознакомым, плохо узнаваемым, сложным, или же когда культуры оказывались явно привязанными к религии. Несоответствие между тем, какую этническую принадлежность указывал сам опрашиваемый, даже если она подтверждалась, и его внешностью в глазах русского человека — этнографа или статистика — было совершенно очевидным.

На этой стадии, как нам кажется, у статистиков складывается первое представление о различии: «национальность» как бы была выражением идентификации, более поздней, чем собственно кодификация по переписным операциям, всего того, что охватывали понятия «народ» или «народность». Различие между этими понятиями свидетельствует о невозможности воспринимать целостно народы империи, распределенные между совокупностью, политической по своей природе, которая состоит из населения, близкого к русским, и позже будет обозначаться

208

термином «национальность», с одной стороны, и другой совокупностью, антропологической по своей природе, включающей в себя население, организованное в племена и кланы. Однако институциональное закрепление этих категорий уже тогда шло полным ходом благодаря проведению переписи. Конструкция, разработанная после революции, которая наполнила термин «национальность» административным содержанием, начала складываться уже тогда.

Работа, проделанная статистиками царской администрации, свидетельствовала об исключительно многообразном восприятии народов и их названий. Словарь, опубликованный по случаю переписи 1897 года, содержал приблизительно 230 сгруппированных обозначений, наряду с кодификацией почти 120 классов, выполненной на основе расовых представлений о че-ловеческом существе13. Эта классификация имеет двоякий смысл. С одной стороны, колонизация повлекла за собою диверсификацию народов, признанных таковыми, и этот феномен был усилен процессом интеграции регионов в составе империи. Вместе с тем создание новых народов не следует непосредственно за присоединением новых территорий. Оно вызывает необходимость организовывать и направлять экспедиции этнографов с целью изучения особенностей деятельности присоединенных народов, а также их лингвистических, культурных и антропологических особенностей, чтобы создать сколько-нибудь научную базу для этих классификаций. До отправки таких экспедиций совсем недавно присоединенные или труднодоступные регионы были мало изучены, а их население временно группировалось по общим категориям, как, например, народы Памира, чьи разнообразные внутренние составляющие статистики еще не различали. С другой стороны, раз колонизация проводилась, многие народы были перегруппированы, чтобы усилить кажущуюся однородность регионов, подвергшихся колонизации.

Народы, национальности, территории

Эта работа над классификацией народов продолжается вплоть до 1937 года. Революция почти не меняет хорошо укоренившуюся ранее практику, несмотря на оживленность споров по поводу роли национальностей в установлении власти большевиков. В действительности подлинный разрыв с этой практикой имел место после 1926 года. Комиссия по изучению племенного состава населения России (КИПС), созданная Российской академией наук, учредительное собрание которой состоялось 17 февраля 1917 года, работала до 1929 года. В 1927 году она опубликовала «Список народностей Союза Советских Социалистических Республик»14, послуживший

209

основой для переписи 1926 года15. Этот список был более подробным, чем списки XIX века, однако классификационные принципы продолжали базироваться на расовой и лингвистической структуризации населения. Список был таким: индоевропейцы, яфетиды, семиты, финно-угры, самоеды, турки, монголы, тунгусо-маньчжуры, палеоазиаты, дальневосточные культурные народы16. Почти целиком на том же принципе будет строиться и классификация, использованная для переписи 1937 года. Вместе с тем на этот раз список показателей расширился, хотя они и оказались сгруппированными в меньшее число классов. Вместо 188 народов, включенных в список в 1926 году, в 1937 году осталось 109, а национальности, которым были даны территории-эпонимы (узбеки — Узбекистан, таджики — Таджикистан и т.д.), с тех пор включают в себя большее число других народов. Более тесная связь, устанавливаемая под влиянием национальной политики между административной территорией и национальными обозначениями, подталкивает к перегруппировкам такого рода. Закрепление форм территориального разделения в 1920-х годах сыграло важную роль в этом процессе.

Поиски, продолжавшиеся с 1897 по 1937 год, шли в двояком плане. Прежде всего, следуя глубоко сциентистской логике и сохраняя колониальное этническое восприятие народов, статистики тесно взаимодействовали с этнологами в деле построения и развития рациональной классификации народов империи. Введя, начиная с переписи 1920 года, принцип определения каждой личностью своей национальной принадлежности (каждый человек должен был сам указать, к какой национальности, как он полагает, он принадлежит), статистики принимают положение, широко разделяемое международным сообществом статистиков. Стремясь разработать научную классификацию общества, они устанавливают исключительно насыщенный перечень национальностей. Вместе с тем он несет на себе прежний религиозно-колониальный след: внутри неправославных или неславянских народов мы находим значительно большее число подразделений, чем у славян или у народов, которые издавна входили в состав империи.

Классификация населения, живущего на территории нынешнего Таджикистана, особенно характерна для сложившейся ситуации. В перечнях национальностей, опубликованных для переписей 1897, 1920 и 1926 годов, это население все более и более разделялось на многочисленные народности (см. таблицу в приложении к этой главе). Народы Памира, которые в конце XIX века были еще плохо изучены, первоначально были слиты в одно расплывчатое родовое обозначение — гальчи, или горные таджики. Однако работы этнографов вели к увеличению разнообразия наименований. Каждая долина Памира станови

210

лась местом, дающим название новому народу. Так, в 1926 году статистики, следуя рекомендациям комиссии по изучению народов, отказались от термина гальчи, но назвали ишкашимцев, ваханцев, шугнанцев и язгулямцев. Некоторые подразделения все еще остаются расплывчатыми, например, бартангцы были слиты с шугнанцами. Позже, в переписи 1937 года, будут изменены названия этих народностей, так как тогда уже была создана Таджикская республика. В обозначениях останутся только таджики и ишкашимцы, тогда как все другие наименования, перечисленные в словарном списке того года, будут рассматриваться как подлежащие отождествлению с таджиками. Категория ишкашимцев была сохранена, так как в состав Таджикистана входил Горный Бадахшан, который получил статус автономии, потому что там проживала эта группа населения. Административно-политическая реорганизация СССР привела, таким образом, к приданию привилегированного положения народам, которые позволяли обеспечить четкую связь между территориями и народами.

В то же время стремление реорганизовать Советское государство на основе административно-территориальной реформы привело к установлению сложной иерархии административно-территориальных единиц. Национальная основа многочисленных подразделений, доходящая до выделения самоуправляемых национальных поселков17, давала повод для размышлений о перегруппировке национальностей вокруг прочных ядер, которые стояли бы в центре административно-политической реорганизации. Этот период нес на себе также печать политического стремления отрицать существование социальной стратификации в СССР. Поэтому национальный критерий стал главным критерием стратификации. С 1932 года, когда были введены паспорта, этот документ опирался на прочную юридическую основу18. Административно-географическая организация территории и юридическое удостоверение личности каждого привели к тому, что национальный критерий утратил свою этнографическую значимость. Зато он обрел официальный статус административно-юридического обозначения.

В 1920-х годах коренизация превалировала в национальной политике. В этой политической ориентации преимущество отдавалось использованию национальных языков и культур в различных административных составляющих СССР, равно как и доступу к власти национальных элит. В 1937 году от всего этого остались одни отдаленные воспоминания. Стремление подчеркнуть построение Советского государства вызывало утверждение о превалировании русской национальности и отбрасывание нерусских национальных обозначений. В одной из статей, опубликованных в «Правде» по случаю переписи 1937 года, подчеркивался сделанный выбор:

211

«Против ожидания, никаких особых трудностей опрос рабочих-националов не представил. Они четко ориентировались в вопросе о свободном выборе национальности. В одной квартире произошел весьма любопытный диалог. Я опрашивал молодого рабочего, мордвина по национальности. Он давно живет среди русских, воспитывался в русской школе, отлично говорит, читает и пишет по-русски.

— Ваша национальность? — спросил я.

— Русский, — ответил он быстро.

— Как русский, ты же мордвин! — удивился его товарищ.

— Я родился мордвином, — поправил опрашиваемый. — Но сейчас гораздо больше имею общего с русскими, чем с мордвинами. Могу я записать себя русским? — обратился он ко мне.

— Конечно.

В другой семье я встретился с не менее интересным случаем. Китаец женат на русской. У них одиннадцатилетний ребенок.

— Как вы определяете национальность ребенка? — спросил я. Родители переглянулись. Затем отошли в сторону и начали

тихо совещаться. Наконец, отец ребенка подошел ко мне и сообщил результаты обсуждения: хотя сын внешне и похож на китайца, но так как он родился в СССР, живет среди русских, учится в русской школе, китайского языка не знает, а знает только русский — родители решили записать его русским»19.

Переговоры и авторитарные предписания

Напряженное противоречие между сокращением позиций посредством введения классификационной сетки, в которой превалировал административный критерий, и традицией, требовавшей увеличения этнических категорий, усиливалось из-за вмешательства различных сил, которые активно участвовали в дискуссии. Это были политические руководители, желавшие совместить территориальное деление, институциональные формирования и аналитическую сетку; статистики, привязанные к реальной обстановке и сознававшие сложность перехода от национальной самоидентификации респондента к статистическим обобщениям, и, наконец, этнографы и лингвисты, приверженцы эссенциалистской концепции, основанной на многовековой традиции.

С этого времени работа по составлению вопросов для формуляров переписи вызывает необходимость всесторонних переговоров не только между этими различными силами, но и между центральными и региональными деятелями, которые участвовали в переписи20.

Показательно то, что произошло в Грузии. Сначала все было, как в Таджикистане, о чем мы только что рассказали. Но поскольку Грузия раньше вошла в состав Российской им

212

перии (между 1800 и 1811 годами), она была хорошо исследована русскими этнологами. Во время переписи 1897 года были обозначены многие народы, объединенные в четыре большие группы: картвелы, мингрельцы, сванеты и лазы (смотри таблицу в приложении к этой главе). Среди картвелов были выделены подгруппы в соответствии с логикой последовательного вхождения Грузии в состав империи. Инги-лойцы, мтиулетинцы, пшавы, тушины и хевсуры были сведены в одну группу под названием ингилойцы. Имеретины были поставлены отдельно.

В 1926 году работы комиссии по изучению племенного состава населения России и статистики устранили последние из отмеченных подразделений, сгруппировав все картвельские народы под одним названием «грузины», но они еще делали различие между мингрельцами, лазами и сванами. После этого состоялись переговоры между грузинскими руководителями, пожелавшими оставить только одно название — грузины, и руководителями статистической службы, которые хотели сохранить прежние деления21. Грузины обратились в Центральный Исполнительный Комитет СССР, чтобы подчеркнуть опасность ослабления единства Грузии, если будет продолжаться такое деление и учет таких народов, как мингрелы, что, по их мнению, является пережитком царизма.

Эта административная логика достигает цели в 1937 году. Все народы Грузии оказываются сгруппированными под одним названием — грузины, хотя словарь национальностей сохраняет в своих формах более сложную классификацию по сравнению с классификацией 1926 года, но используемую просто как промежуточное средство, нужное для кодификации. В нем мы находим более тридцати названий, распределенных по пяти подгруппам, хотя и не определенных в качестве таковых. Этот словарь предназначался только для счетчиков и, следовательно, не ставил под вопрос тот принцип группирования, который был результатом политического решения и который как раз и станет основой структурирования и публикации полученных результатов.

Казаки тоже создавали различные проблемы из-за смешения социального, юридического и этнического статусов. Определение численности народностей и противоречия, существующие между национальной определенностью и региональным восприятием национальных расслоений, в данном случае были более сложными. В империи казаки составляли весьма своеобразную группу. Будучи потомками свободных защитников окраин империи, образуя население исключительно мобильное и неконтролируемое до конца XVII века, они мало-помалу были включены в юридическую классификацию империи и располагали большой самостоятельностью. Будучи изначально крестьянами

213

солдатами, в конце XVIII века и в XIX веке они становятся свободными крестьянами. Предоставленные им привилегии сделали их очень преданными царскому строю. Поэтому они воспринимались как социальная группа, стоящая в стороне, как своего рода орден в юридической иерархии империи и как особая этническая группа из-за особой социальной и особенйо семей-,, ной организации, а также из-за своего места жительства, на окраинах империи.

Это своеобразие оказалось утраченным после революции. Поскольку они первоначально стали на сторону защитников царя, казаки на какое-то время подверглись страшным репрессиям22. С первых же месяцев 1919 года они были уничтожены или высланы с территорий, примыкающих к Дону. Они уже не составляли особую социальную группу, а стали такими же крестьянами, как и другие земледельцы. Они больше не составляли и особой этнической группы, которая имела бы официальное признание, а Статистическое управление посчитало, что будет лучше всего не выделять их как таковых. Однако при проведении переписи 1926 года Статистическое управление Северо-Кавказского края, расположенное в Ростове-на-Дону, объявило о возможности провести подсчет численности казаков23. Уверенные в правомерности своего требования, обусловленного местной спецификой, эти статистики попросили утвердить для их региона специальный вопросник, включающий вопрос, идущий сразу же вслед за вопросом о национальности и сформулированный так: «Являетесь ли вы казаком?» Ответ на вопрос должен был давать сам респондент. ЦСУ не согласилось с этим требованием, исходившем от краевого исполкома, а Центральный Исполнительный Комитет встал на сторону последнего.

В своем предисловии к сборнику, представляющему результаты переписи24, Авдей Гозулов пытается оправдать требование статистиков Ростова-на-Дону. По его мнению, постановка этого вопроса не подрывает принцип единства программы переписи, так как некоторые народы были выделены по критериям принадлежности к племени. Он считает, что быть казаком — это одновременно психологический и социальный признак, выражающий широкую концепцию определения некоторой «поднародности». Он, в частности, говорит о морфологии казаков, несущей на себе отпечаток своеобразной семейной и переселенческой истории. Впрочем, он вновь возвращается к этой идее морфологического подхода в одной из последующих итоговых работ25, в которой развивает аргумент о существовании групп, не являющихся ни национальными, ни социальными, а основывающихся на элементах пересекающихся признаков. Он показывает, например, что существуют великорусские, украинские, черкесские и прочие казаки. Это

214

различие не было принято после окончания переписи, оно так и осталось единственным поводом для проведения подсчета численности казаков в течение всего советского периода.

Невозможный компромисс

Дискуссия, развернувшаяся вокруг перечня национальностей, используемого для переписи 1939 года, оказалась весьма поучительной в свете новых политических забот того времени. Критика переписи 1937 года была направлена прежде всего против этого перечня. Вместе с тем, помимо ее ярко выраженного политического содержания, эта критика свидетельствовала также о существовании реального спора по поводу оснований классификаций. В итоговой работе, написанной по этому поводу, Борис Урланис с большой точностью описал историю американских переписей, где подчеркнул противоречивость американских определений расы, которым он противопоставил советские институциональные и антропологические определения национальностей26. Вслед за Боярским27 и Гозуловым28 он выявляет в них следы колониального формирования Соединенных Штатов, хотя эти авторы (все трое) совершенно откровенно демонстрировали восхищение американскими переписями. Авторы перечня национальностей, со своей стороны, вновь стремятся делать последовательные шаги, обращаясь за консультациями в институты, специализирующиеся по данному вопросу, но в то же время сталкиваются с необходимостью принимать в расчет новые административно-территориальные организации. Начинается переписка между Статистическим управлением, Институтом этнографии и Институтом языка и мышления Академии наук. Она свидетельствует о различных уровнях формальных давлений, которым подвергаются учреждения, занимающиеся вопросом национальностей. Одно из таких давлений задается тем определением национальностей, которое дал Сталин в ряде нормативных текстов. Работник, ответственный за разработку этого перечня в Статистическом управлении, стремится применить его и разделяет народы СССР на три категории: нации, национальные группы и народности; национальные меньшинства, которые на всей национальной территории СССР не имеют точного географического сосредоточения; этнографические группы29. Институт этнографии дает аналогичное объяснение30.

Этот принцип должен был оставаться вне критики и обязательным для всех, но возникало множество трудностей при установлении действительной связи между официальным определением национальностей и формой его применения на практике. Список, предложенный отделом переписей, подвергся острой критике как со стороны Института языка и мышления, так и со стороны Института этнографии. Помимо критических

215

аргументов, которые оставались в рамках научного анализа, свойственного этнографическим исследованиям тех лет (касающихся, в частности, равнозначности используемых наименований), формулировка некоторых критических замечаний выражала действительное опасение за расхождение со сталинским критерием классификации. По окончании целой серии письменных консультаций Статистическое управление подспудно приходит к выводу, что отобранные критерии оказываются неспособными практически работать, и тем самым оправдывает принятое решение, которое состояло в том, что просто давало алфавитный перечень национальностей:

«В список включены все народы (155) и все языки (141), представленные в Советском Союзе, независимо от их численности. [...]

Народы и языки Советского Союза перечисляются в алфавитном порядке. Пришлось отказаться от соблазнительной мысли заново пересмотреть научную классификацию народов и языков. Это было не под силу составителям списка. [...]

Составители не могли также дать группировки народов СССР и с точки зрения их распределения по известным историческим категориям: нация (национальность), национальная группа и этнографическая группа. Ведь "нация — это исторически [далее следует определение, данное Сталиным]", а в распоряжении составителей списка не было достаточно материала по всем этим признакам»31.

Эта констатация неудачи оправдывает отказ Статистического управления от классификации национальностей по этнографическим и антропологическим критериям. В 1926 году национальности были сгруппированы в большие этнолингвистические семьи (индоевропейскую, тюркско-монгольскую и т.п.); в 1939 году они были сгруппированы по количественному, алфавитному или административному критерию. Будучи раз и навсегда зафиксированы, соответствующие категории продолжали определять действия администраторов даже после утери ими всякой научной обоснованности. Политическое значение этой новой территориально-административной организации было велико, поскольку ее принципы легли в основу крупных статистических операций. Административная практика взяла в этом верх над научной культурой статистиков.

Регистрация — гражданское состояние — статистическая культура

Разработка формуляров гражданского состояния32 также способствовала все более и более точному определению идентичности, которое опиралось на категории, тяготевшие к сформулированным Москвой репрессивным и политическим концеп

216

циям. Однако инициаторами выработки элементов идентификации, которые легли затем в основу арестов и депортаций целых народов, не были репрессивные органы. В таком контексте выбор, который должны были делать статистики, оказывался решающим, а их решимость следовать научному подходу — не менее важной.

С 1918 по 1922 год свидетельство о рождении помимо минимальных данных, относящихся к самому факту рождения33, содержало еще только сведения о профессиях отца и матери. Этот источник социальной идентификации был унаследован от приходской регистрации, которым пользовались до революции, и указывал на сословия. Образец, принятый в 1922 году, более формалистический и структурированный, явно свидетельствовал о вмешательстве статистиков в его разработку для получения новых демографических сведений: возраст родителей, число родившихся и выживших детей. В то же время другие формы, удостоверяющие личность, остались без изменения. Национальность появляется в свидетельстве, принятом в 1926 году, в форме, которая демонстрирует еще мало устоявшийся характер этого источника идентификации, поскольку различные примеры ответов (русский, украинец, белорус, еврей и т.п.) приведены в самом свидетельстве, чтобы помочь работнику записи актов гражданского состояния записать ответ на не всегда понятный вопрос. По всей видимости, в основе перечисления примеров не лежала никакая специальная логика, если таковая не исходила разве что из предполагаемой относительной значимости различных национальных групп. Однако ничто не отсылает к институционально закрепленному списку, речь в большей мере идет об интуитивном восприятии значения существующих национальностей. Новые рамки, определяющие прописку лица, напротив, оказываются гораздо более действенными в 1931 году, а особенно — в 1934 году, то есть когда национальность становится центральным пунктом идентификации личности. В свидетельстве о смерти, принятом в 1934 году, национальность фигурирует отныне в ряду основных личных данных (имя и пол), тогда как в предыдущих — она появлялась только вслед за сведениями о причине смерти. Наконец, бюллетень не содержал больше примеров, как если бы это было уже понято всеми работниками отделов записи актов гражданского состояния и, более того, вообще всеми людьми.

Эти преобразования явились плодом переговоров между различными законодательными и административными инстанциями, которые начались в 1920-е годы. Законодательные органы настаивали на наименьшем количестве показателей. Различные семейные кодексы не меняли положения, которые определяли процедуру и обязательно вносимые в акт гражданского состояния указания. В 1918 году первый свод законов, ре

217

гулирующих акты гражданского состояния, уточняет, что записи должны следовать модели, подготовленной центральным отделом актов гражданского состояния, и что, пока ожидается выход этой модели, они должны соответствовать модели, представленной в самом этом своде. При записи акта рождения необходимо было указать день, час и место рождения, пол ребенка, его имя и фамилию, место постоянного жительства, возраст родителей и сколько всего детей родилось у родителей. В 1936 году новый семейный кодекс не требует давать никаких новых обязательных указаний.

Напротив, формуляры записи актов гражданского состояния были отредактированы на основе инструкции НКВД, согласованной с Наркомюстом. В действительности эти инструкции стали результатом обсуждения между НКВД и Комиссариатом Рабоче-крестьянской инспекции и только затем были одобрены Комиссариатом юстиции34. Вмешательство Статистического управления подтверждается, с одной стороны, наличием большого числа нормативных текстов и перепиской между этими управлениями. НКВД не был инициатором включения вопроса о национальности в различные бюллетени. Формуляр, опубликованный 1 января 1925 года, не содержал в себе этого вопроса35. В сентябре 1925 года этот вопрос опять-таки не упоминался в ходе совещания работников органов записи актов гражданского состояния, которые обсуждали новый семейный кодекс еще за шесть месяцев до начала распространения новых формуляров36. Напротив, именно Статистическое управление требует введения раздела «национальность» как элемента удостоверения личности в этих формулярах сразу после переписи 1926 года. В 1927 году, когда вопрос о национальной принадлежности был включен в бюллетени актов гражданского состояния, Статистическое управление высказало пожелание, чтобы инструкции НКВД, определяющие порядок заполнения формуляров по записи актов гражданского состояния, были изменены. И предложило уточнить их положения, указывая, что в них «следует отмечать только одно наименование национальности (народности), отнюдь не смешивая ее ни с вероисповеданием, ни с подданством (гражданством)»37. Со своей стороны, НКВД не высказал никакой заинтересованности в том, чтобы вносить в инструкции изменения38. НКВД в то время нисколько не заботили уточнения и природа ожидаемых ответов, в то время как статистики придавали этому огромное значение. Национальность пока еще не стала действующей категорией. Она интересовала только статистиков, которые делали из нее приоритетную категорию исследования, даже более значимую, чем социальное положение. Расплывчатость, которая господствовала вокруг ее определения, привлекала внимание только Статистического управления.

218