Бюрократическая анархия Статистика и власть при Сталине 1/7

Советская история в зарубежной историографии

Alain Blum et Martine Mesponlet

L'ANARCHIE BUREAUCRATIQUE

Statistique et pouvoir sous Staline

Paris

Éditions la Découverte 2003

Ален Блюм, Мартина Меспуле

БЮРОКРАТИЧЕСКАЯ АНАРХИЯ

Статистика и власть при Сталине

Москва

РОССИЯ 2006


https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_LWJFemR3c29OSnM/edit?usp=sharing

ББК 60.6(2) Б 71

Издание осуществлено при поддержке Национального центра книги Министерства культуры Франции

Перевод с французского В.М. Володина

Блюм А., Меспуле М. Б 71 Бюрократическая анархия: Статистика и власть при Сталине / Пер. с фр. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2006. — 328 с. — (Российская история в зарубежной историографии).

В своей захватывающей книге Ален Блюм и Мартина Меспуле на примере истории статистического управления проливают свет на взаимоотношения науки и власти при Сталине. После нескольких лет разысканий в российских архивах советского периода они участвуют в переосмыслении сталинизма и сталинского террора, опираясь на углубленное изучение биографий тех, кто участвовал в управлении сталинским государством.

Прослеживая жизненный путь этих людей, данная работа помогает лучше понять, как утвердилась безраздельная власть Сталина и почему потерпела провал его попытка построить монолитное государство, которое господствовало бы над атомизиро-ванным и покорным обществом. Не смешивая историю СССР с историей сталинизма, авторы показывают, что последняя является результатом не только действия коммунистической идеологии, но и внутренних противоречий среди политических лидеров и администраторов, часть которых стремилась строить про-грессистское государство.

© «Российская политическая энциклопедия». Перевод, 2006 © Editions La Découverte, Paris, ISBN 5-8243-0705-9 2003

Введение

История СССР и особенно история сталинизма нередко представляются как нечто исключительное. Их суть определяется термином «тоталитаризм». В центре теории тоталитаризма — идея всеобъемлющего подчинения индивида власти, осуществляемой одним человеком или же всесильной партией. В работе «Истоки тоталитаризма», появившейся в 1951 году, Ханна Арендт подчеркивает атомизацию общества и разрушение всякого публичного и плюралистического политического пространства в стране, управляемой таким образом1.

Тоталитаристский подход постулирует взгляд на советскую историю как политическую, почти не оставляя места для общества. При этом политика рассматривается не как выражение специфических переплетений или столкновений между социальными группами, а как строящаяся автономным образом по логике самодостаточности и действий, имеющих главным образом внутреннюю целевую предназначенность. Социальные связи не принимаются во внимание, реально действующими полагаются только политические отношения. Под таким углом зрения Октябрьская революция — это государственный переворот, осуществленный одной отдельной группой, большевиками, действовавшей как автономный круг лиц2. Общество не становится объектом рассмотрения, поскольку, оставаясь как бы в атомарном состоянии, оно оказывается подчиненным исключительно силе политического решения. Существование каждого человека зависит от его места в вертикальной иерархии, исключительно политической по своей сути. Например, раскулачивание представляется как результат решения, спущенного сверху и навязанного деревне3. Оно истолковывается совсем не как результат реальной социальной напряженности между жителями городов и сельским миром, а скорее как война власти против крестьянства, как выражение неприязни Сталина и некоторых других руководителей по отношению к крестьянству4. Точно так же репрессии и крупные чистки 1937-1938 годов рассматриваются как следствие только решения тирана, а не как выражение возможных социальных трений, которые расшатывали советское общество 1930-х годов.

5

В 1941 году Оруэлл писал:

«Тоталитарное государство характеризуется тем, что оно командует мышлением, но не устанавливает его раз и навсегда. Оно сначала устанавливает непререкаемые догмы, а затем изо дня в день меняет их. Оно нуждается в таких догмах, потому что ему требуется абсолютное подчинение своих субъектов, но оно не может избежать изменений, которые диктуются императивами силовой политики. Оно провозглашает себя незыблемым и в то же время изо всех сил стремится уничтожить даже объективную истину»5.

В этих нескольких строках Оруэлл развивает мысль, которая в конечном счете вступает в противоречие с идеей тотальной эффективности системы: навязанный порядок, сколь бы жестким он ни был, оказывается неспособным помешать возникновению беспорядка; более того, он сам и производит его. Здесь позиции Оруэлл а и Ханны Арендт совпадают.

Эта характерная черта функционирования сталинской власти была замечена еще в 1970-е годы историками, которых позже стали называть «ревизионистами», поскольку они оспаривали способность тоталитарной теории вникнуть в суть системы6. По их мнению, подобное теоретическое прочтение игнорировало внутренние противоречия и социальную напряженность. Теория тоталитаризма строилась на основе моделирования объекта, который она определяла по поверхностным признакам.

Ревизионистский же подход, напротив, попытался вникнуть в политику, чтобы понять ее как выражение трений, столкновений и борьбы на различных уровнях общества, пронизанного противоречиями различного типа7. Тогда революция 1917 года представляется уже не как изолированный акт или государственный переворот, а как взрыв народного насилия, который Ленин и большевики использовали, чтобы взять власть8. Коллективизация, даже если она началась по решению Сталина, является следствием социальных конфликтов, в которых противостояли новые слои городского населения и сельский мир9. Что же касается чисток 1937-1938 годов, они явились не только исключительно продуктом единоличной воли Сталина, но и выражением глубоких социальных конфликтов, в которых противостояли вновь выдвинувшиеся и старые буржуазные специалисты, новые и старые социальные классы10.

Смягчение правил доступа к архивам советского периода в 1991 году дало импульс для многочисленных исследовательских работ, новаторский подход в которых позволил преодолеть непремиримость ревизионистской трактовки и тоталитарной теории11. Результаты этих исследований стимулировали разработку не упрощенной, а более комплексной истории, не только со

6

циальной истории политики, но и политической истории общества12. Признание за индивидами активного участия в действии, показ со всей очевидностью трений и конфликтов, внутренне присущих группам руководителей, вели к разрыву с представлениями о системе сталинской власти как монолитном блоке. Таков был главный вклад этих работ. Вскрывая изъяны этой системы, они показали, что политические позиции и принимаемые решения были продиктованы различного рода социальной логикой, и поэтому более четко выявили людей, которые находились за фасадом аппарата. Ныне возникла необходимость проделать более тонкий анализ поведения и причин выбора действий, чтобы лучше понять саму природу сталинского государства и системы власти, которая его строила.

Изучение одного из учреждений позволяет проследить эту социальную логику в действиях, относящихся к самой сердцевине повседневной деятельности государства, к механизму принятия политических решений. С этой точки зрения статистическая служба оказывается привилегированным наблюдательным пунктом: будучи главным ведомством, где осуществляются подсчеты, необходимые для управления страной, оно представляет собой существенный конституирующий элемент истории государства и управленческой практики18. Производство статистических данных не является формальным выражением государственности, оно само творит реальности. Классификация по национальному или профессиональному признаку, например, это — инструмент работы статистика с социальной сферой, сконструированные им категории, которые затем принимаются социальными акторами за свои собственные14. Используя их, индивиды приходят к тому, что начинают манипулировать ими как готовыми клише для прочтения и истолкования своего окружения. Тогда категории имеют тенденцию уже не оставаться только представлениями, а становиться фактами, реальностью, допускаемой всеми. Более того, эта операция по овеществлению вскоре приводит к определению направления политических действий, что, в свою очередь, заставляет политиков больше настаивать на реальности категорий, разработанных статистиками.

В случае СССР при Сталине этот подход оказывается тем более уместным, что речь идет о государстве, которое превратило использование чисел в одно из центральных оснований своей политической аргументации. Легитимность большевистского государства как государства научного частично основывалась на утверждении о научном характере принимаемых решений, исходящих от власти. Статистика была источником информации и средством принятия решения, но. она была также и орудием власти, так как должна была подтвердить точность государственной политики. Превращенная в доказательство основательности действий государства, она символически способствовала строитель

7

ству социально-экономического мира сталинского государства. Эта функция чисел наглядным образом проявляется в осуществлении планирования: здесь одно и то же число оказывается одновременно и целью, которой необходимо достичь, и доказательством действия. Между тем и другим не должно быть расхождения.

Возможно ли в этой связи рассматривать статистику при Сталине как замысел, работающий на установление полного контроля? По мнению Ханны Арендт, в этом не может быть ни малейшего сомнения, а статистика иллюстрирует саму природу тоталитаризма, системы власти, сложившейся на базе фикции однородности общества и соответствия цифре15. Государству только и остается, что подверждать соответствие между числами и фактами или изучаемыми явлениями. В свою очередь, уверенные в убеждающем всесилии представлений, выраженных числами, руководители такого государства стремятся использовать статистику для усиления эффективности пропаганды. Более того, поняв формирующую силу статистического описания, они целиком использовали его для изменения не только представлений о реальности, но также и реалий самого общества. Вот что пишет Ханна Арендт по поводу СССР:

«Это верно также по отношению к некоторым странным пробелам, а именно тем, которые касаются статистических данных. Такие пробелы просто доказывают, что в этом отношении, как и во всех других, сталинский режим был безжалостно последователен: все факты, которые не согласовывались или которые были способны не согласовываться с официальной фикцией, — данные об урожаях, преступности, подлинных происшествиях, "контрреволюционных" выступлениях в противоположность последующим фиктивным заговорам — трактовались как недействительные. В полном соответствии с тоталитарной неприязнью к фактам и действительности, все данные этого порядка не только не стекались в Москву со всех четырех концов огромной территории, а напротив, доводились в первую очередь до сведения соответствующих мест. Это делалось посредством их публикации в "Правде", "Известиях" или других официальных московских органах для того, чтобы каждый район, каждый округ Советского Союза получал свои статистические данные, официальные и фиктивные, абсолютно так же, как он получал не менее фиктивные нормы, которые ему предписывались пятилетними планами»16.

Эта связь между политической системой и природой статистических выкладок представлялась Арендт вполне очевидной: поскольку сама система по природе своей является создателем иллюзий и лжи, она только и может, что распространять статистическое описание, подвергнутое манипуляциям и измышле

8

ниям по образу и подобию своих собственных принципов действия. Вместе с тем, подобный подход не ставит перед собой вопросы относительно природы учреждения, которое производит эти числовые данные, он не стремится вскрыть черный ящик административной жизни. Он поступает так, как если бы эта администрация не существовала. В частности, он абстрагируется от того факта, что за видимыми параметрами этой продукции функционирует учреждение, в котором работают люди, подготовленные к работе со статистикой, а не к тоталитарной системе представлений. Точно так же он оставляет в стороне вероятность напряженных противоречий между различными кругами, инстанциями, где принимаются решения, или организациями, где эти решения исполняются.

Между тем в СССР 1930-х годов цифры, касающиеся демографии, а также планирования, обнаруживают все возрастающее расхождение между словом и делом, а следовательно, в силу этого, и отсутствие всеобъемлющего контроля политической власти над производством данных. Из этого вытекали столкновения и конфликты между политическими руководителями и статистиками. Вот тогда-то Статистическое управление и было поставлено под сталинский контроль. Таким образом, некоторые стороны функционирования статистики или ЦСУ могут стать разоблачительными в том, что касается практических действий по исполнению власти, а также, разумеется, механизмов проведения чисток, использования перестройки учреждений с целью установления и поддержания личной власти Сталина, равно как и повседневной практики насаждения социально-политического порядка.

Советская статистическая служба в период между мировыми войнами характеризуется двояким образом: с одной стороны, она вписывается в линию устойчивой институциональной преемственности по отношению к старому строю. С другой, она оказывается подверженной влиянию всякого рода неожиданностей, связанных с новым строем, и вместе с тем именно она их замечает, проводя опросы и собирая данные. В этом плане она, так же как и те данные, что она производит, образует собой пространство, где проявляются внутренние противоречия в управлении советской экономикой и советским обществом. Действительно, на протяжении всей истории СССР производство данных было в центре столкновения между имиджем, который руководители хотели создать для своей страны, ее политического строя, и реальностью непрерывной серии катастроф, которые, как вехи, отмечали ход этой истории. Указывая на разрыв между дискурсом и реальностью, статистика становится ставкой в политической игре, превращающей числа в символ, в ущерб их способности наблюдать и констатировать.

История Центрального статистического управления с 1918 по 1939 год может поэтому быть прочитана как история двой

9

ного конфликта: один из них — это конфликт с политическими руководителями, являющийся выражением острых противоречий между двумя различными концепциями государства, а другой — с прочими органами административного управления, милицией и контрольными органами, конфликт, который отражает разнородные логические линии формирования этого государства.

Статистический инструментарий, в частности категории, используемые для того, чтобы обозначить и классифицировать индивидов, также стали объектами конфликтов. Отрицание русского колониализма посредством утверждения образа однородного национально-географического пространства, конструирование новых форм семьи и так называемого «бесклассового» общества входили в число составляющих при разработке новой социальной модели и в силу этого факта стали объектом конструирования новых статистических категорий. В данной работе ставится задача проанализировать также средства, используемые для того, чтобы «научно» строить советскую иллюзию, акты, которые за этим следовали, и формы сопротивления статистиков политическому строительству реальности посредством цифр.

Рассматриваемая таким образом история Центрального статистического управления охватывает область более широкую, чем только история одного учреждения. Занимая промежуточное положение между людьми, за которыми оно ведет наблюдение, и политическими директивами, навязываемыми ему сверху, управление показывает нам индивидов, стоящих перед лицом государственного аппарата. Раскрывая их поведение, например в области сельского хозяйства и семейных отношений, показывая мало податливый характер демографических процессов по отношению к политическим призывам, оно обозначает или даже показывает пределы значимости этих последних17. С другой стороны, это управление само по себе представляет историю людей, которые работают, получают директивы от властей и реагируют на них, а в некоторых случаях даже противятся их исполнению. К тому же эти люди в силу выполняемых ими функций оказываются фактически внутренне связанными с властями. Они участвуют в управлении страной, а ответственные лица имеют прямые контакты с руководителями самого высокого ранга, которым они поставляют информационные сведения, ориентирующие их в политических действиях.

Анализ всех этих трений и противоречий позволяет по-новому осветить не только процесс строительства репрессивного сталинского государства, но и заявить о том, что сохранялись зоны автономии и было сопротивление гражданского общества18. Затрагивая таким образом послереволюционную историю и сталинизм, такой новый взгляд может быть направлен и на период

10

советской истории между двумя мировыми войнами, а также объяснить некоторые стороны восстановления Советского Союза после Второй мировой войны. Рассмотрение истории этой страны через призму истории Статистического управления позволяет расширить обзор, ограниченный констатацией значимости политических решений или же только изучением процессов социального насилия19.

Реконструкции отдельных судеб и конфликтов между людьми, поставленными в положение ответственных работников и носителей власти в сталинской администрации и тем не менее остающимися наследниками другой концепции государственного управления, позволяет пролить свет на сложность ситуаций и поведения индивидов и групп.

Попов, Осинский, Минаев, Милютин, Краваль, Верменичев, Саутин, Старовский — эти восемь человек сменяли один другого на посту главы советского статистического ведомства между 1918и1941 годами. Пятеро из них были расстреляны в период между 1937 и 1939 годами. Зато последний, Старовский, останется на своем посту в течение целой трети века, вплоть до 1975 года, то есть до своей кончины. Саутин, продолжавший свою карьеру, скончается в том же году. А первый, Попов, основатель этого административного органа, был отстранен в январе 1926 года из-за того, что открыто и напористо пытался противостоять Сталину. Тем не менее он будет продолжать занимать ответственные посты в советской администрации вплоть до семидесятипятилетнего возраста. На фоне неоднозначных позиций индивидов (их участия в выработке сталинской политики и сопротивления политическому строительству, которое все более и более расходилось с их ожиданиями) вырисовывается вся сложность картин социально-политической жизни.

Цель, поставленная здесь, заключается в том, чтобы не связывать себя чересчур монолитными подходами, а иметь возможность взглянуть на государство сквозь призму человеческого материала, людей, которые его составляют и которые его строят. Облечь сталинизм в плоть и кровь — значит сделать еще более очевидной разыгранную им человеческую драму. Некоторые историки сделали это, сосредоточив внимание на выявлении характера отношений, трений и конфликтов в самых высоких сферах власти, в частности в Политбюро ЦК партии20. Направляя взгляд на инстанции, в которых принимались наиболее важные правительственные решения, они открыли пути новаторского исследования с целью понять природу центрального правительства и роль сталинского окружения. Со своей стороны, мы избрали путь, который, даже если он частично и является наследником такого подхода, делает центром внимания главным образом повседневное функционирование государства и одного из его административных управлений. В данном

11

случае служащие статистического управления оказываются на перекрестке между решениями политической власти и их осуществлением в контакте с населением. Когда статистики ставят вопросы о трудностях выполнения своих задач, их высказывания оказываются для нас поучительными в плане понимания как логики государства, так и реакции субъектов их опросов. Они доводят до нашего сведения то, что касается собственных практических действий управленцев, способа мышления и мнений, которыми они руководствовались в своих действиях, но также и то, что изменялось в ходе накопления ими опыта, их личного и профессионального продвижения и их противоречий с опытом тех людей, которые их окружали. Делая это, они информируют нас о людях, и благодаря этому абстрактное сталинское государство обрастает плотью.

Мы будем исходить не из того, что эти люди намеревались сделать, а скорее из их действий, восстанавливая процедуры принятия решений и формы профессионального сопротивления статистиков, если удается отыскать следы этого в архивах. Поэтому изучение конфликтов, споров и переговоров будет занимать центральное место в нашем исследовании. Анализ жизненных путей и способов вхождения людей в различные круги предоставит нам возможность осветить самое главное, чтобы способствовать пониманию индивидуальных позиций людей. Учреждения будут рассматриваться главным образом изнутри, как пространства практического действия, но и как места формирования связей солидарности и форм как индивидуального, так и коллективного опыта действующих лиц.

Большое недоразумение

1

Судьбы двух людей воплощают два различных момента в истории советского Статистического управления в период между двумя мировыми войнами. Представители одного и того же поколения, получившие схожее образование, близкие по роду профессиональной деятельности и политическим взглядам до Октябрьской революции, Павел Попов и Олимпий Квиткин могли бы иметь одну и ту же судьбу. Однако при выполнении ответственной работы на самом высоком уровне администрации в два весьма отличных друг от друга момента истории СССР, в 1920-е и в 1930-е годы, и особенно в период установления сталинской власти, они оказались перед лицом двух различных форм вмешательства политической власти и применения репрессий. Они участвовали в утверждении этой власти, оставаясь в оппозиции к ней. В 1920-е годы сопротивление директивам этой власти привело к отстранению первого; в 1930-е годы такая же позиция вызвала арест и физическое устранение второго. Жизнь этих двух людей позволяет проследить двадцать лет истории, на протяжении которых Сталин прибегал к наиболее насильственным формам репрессий с целью установления безраздельной власти. Их жизнь позволяет понять, каким образом опыт людей, получивших образование до революции, и их деятельность как управленцев, принимавших участие в этой истории, переплелись с действиями сталинской политической власти.

Павел Ильич Попов

16 июня 1918 года кандидатура Павла Ильича Попова, которому тогда было сорок шесть лет, большинством участников Всероссийского съезда статистиков была предложена на должность начальника нового Центрального статистического управления РСФСР. После того как Ленин утвердил это предложение, Попов становится первым руководителем статистического управления большевистского государства. Этот пост он будет занимать почти восемь лет.

15

Истории жизни

Он родился 12 января 1872 года в Иркутске. Его отец был писарем, а мать — домохозяйкой. После окончания учебы в одной из семинарий Попов становится учителем в своем городе. В 1895 году он уезжает из Сибири в Санкт-Петербург, где поступает в высшее учебное заведение. Несколько месяцев спустя учеба была прервана, так как в 1896 году он был арестован за участие в печатании социал-демократических текстов1.

Вот тогда-то и начинаются годы ссылок и депортаций, которые на своем опыте познали многие русские статистики этой эпохи2. В декабре 1897 года, после полутора лет тюремного заключения, власти устанавливают запрет на пребывание Попова в Санкт-Петербурге и в Москве. Его отправляют в ссылку под надзор властей Уфы. Он остается там в течение трех лет, сначала в сельском районе, а позже в Уфе, где работает в статистическом бюро земства. Эти органы были созданы в 1864 году для управления с учетом местных интересов 34 губерниями Европейской России. В их обязанности входили организация и финансирование некоторых обязательных служб, например социального страхования, и они располагали большой свободой действия в других областях, прежде всего — в сфере образования и здравоохранения. В целях обеспечения статистической информацией о территории, которой они должны были управлять, в соответствии со своими нуждами они организовали специализированные службы, обеспеченные квалифицированными кадрами. Подобно другим статистическим управлениям, расположенным в городах, где не было университетов, управление города Уфы принимало на работу людей, находившихся в политической ссылке, которые составляли контингент квалифицированных работников.

Из-за своего политического положения Попов не имел права занимать постоянные штатные должности в государственных административных учреждениях. «...До 1905 года администрация губернских городов меня как политически неблагонадежного не утверждала на постоянные штатные должности в земских учреждениях, и поэтому пришлось заниматься работами, не требующими утверждения губернской администрации. Такими работами являлись статистические работы, которые проводились земством»3. Земское статистическое управление могло, например, нанимать на временную работу статистиков для оценки недвижимости и земельной собственности для налоговых нужд. Попов, принятый на работу в соответствии с этим положением, провел несколько углубленных исследований по сбору данных об экономическом положении крестьянских хозяйств и частной земельной собственности. Таким образом, он специализировался в сельскохозяйственной статистике, непрерывно пополняя свои знания о деревне.

16

Уфа стала первым этапом в череде его продолжительных поездок по России, когда он работал в различных земских управах: в Самаре в 1901 году, Смоленске в 1901-1902 году, Вологде с 1902 по 1904 год. В Уфе он занимал должность заместителя руководителя службы. В 1904-1905 годах Попов учился в сельскохозяйственной академии в Берлине.

Вернувшись в Россию после революции 1905 года, он уже мог проживать в Санкт-Петербурге и Москве. Сначала он был принят на службу как статистик земской управы Харькова, на Украине, для проведения исследований по вопросам деятельности сельских хозяйств. Вознаграждение не заставило долго себя ждать. В начале 1906 года его принимают на службу в статистический отдел городской управы Санкт-Петербурга. Там он включился в другой род деятельности по ведомственной статистике. Занимаясь по долгу службы сбором данных, касающихся народного просвещения, одновременно он продолжает работать над сбором сведений о частных сельскохозяйственных предприятиях Харьковской губернии. Этот труд он закончит уже на месте после 1907 года, когда будет приглашен на работу в губернское земство. В начале 1909 года он вновь направляется в юго-восточные районы империи, став помощником заведующего Статистическим отделом Переселенческого управления Министерства земледелия в Семиреченской волости, в городе Верный (ныне — Алма-Ата, Казахстан). Находясь на этой должности, он руководит сбором сведений, касающихся казахских хозяйств.

Таким образом он повышает и свою профессиональную подготовку в области статистики, а заодно и свое знание российской территории. К опыту владения земской и городской статистикой вскоре добавляется опыт работы над статистикой государственного управления. Тем не менее с конца 1909 года он возвращается к земской статистике в качестве заведующего статистическим бюро Тульского губернского земства. На этой должности он останется вплоть до февраля 1917 года.

Следов нелегальной политической деятельности Попова в течение всего этого периода, конечно же, осталось совсем немного. Его симпатии к социал-демократическому движению, а затем и к социал-демократической партии, по всей видимости, заметно усилились со времени его первого ареста в Санкт-Петербурге. Он был участником подпольной социал-демократической сети в Харькове, а также и подпольных организаций Тулы, где его присутствие на партийных собраниях было зафиксировано царской полицией4.

Вследствие всего этого его профессиональное продвижение происходило неравномерно, оно определялось тем, где он оказывался в силу обстоятельств, предопределенных его перемещениями как политического ссыльного. На каждом этапе, под

17

чиняясь необходимости приспосабливаться к новой ситуации в очередной ссылке, он, тем не менее, старается воспользоваться подвернувшимися возможностями для работы в качестве служащего в сфере статистики. Поступая так, он расширяет области, в которых осуществляет сбор и обработку сведений, и обогащает свою подготовку практической деятельностью. Частая смена мест службы не нанесла большого ущерба его профессиональной карьере. Даже напротив, он повышает уровень своего профессионального образования посредством постоянного накопления знаний, которое было свойственно всем работникам статистической службы в ту эпоху, что и подготовило его к возможности занимать ответственные посты. Во всех городах, где он находился, он завязывал профессиональные, дружеские, даже политические связи, которые пустит в дело после Октября 1917 года, чтобы организовать Центральное статистическое управление большевистского государства.

Карьерный рост Попова проливает свет и на разнообразные проявления его личности. Он сумел вникнуть в сферу знаний, которая не ограничивается какой-то одной локально-географической местностью, а простирается на значительную часть российской территории. Он внутренне вписался в среду, для которой статистика была общим отправным пунктом и которая объединяла людей самого разного социального происхождения — потомков дворян, мещан, ремесленников, торговцев и даже грамотных крестьян. Эта среда имела основой своего единства профессиональную идентификацию, истоки которой создавались еще до революции и которая служила основанием для особой формы социального признания. Люди, входившие в эту среду, занимали также одинаково враждебную позицию по отношению к царскому самодержавию5. Дружеские политические связи Попова складывались, прежде всего, во время его ссылки. В частности, он встретился тогда с двумя выдающимися личностями, которые будут иметь большое значение для его карьеры после Октября 1917 года, а именно с А.Д. Цюрупой6, находившимся в ссылке в Уфе с 1897 по 1901 год, и с Лениным. Вот что он писал об этом позднее:

«С Владимиром Ильичей я познакомился в Уфе, когда я был в ссылке. Он проездом из Сибири (из ссылки) заезжал в этот город, где жила Н.К. Крупская. Второй раз я виделся с Владимиром Ильичей в Финляндии после революции 1905 года»7.

Попов и Цюрупа установили прочные дружеские отношения. Когда последний стал занимать высокие должности в большевистском правительстве и до середины 1920-х годов8, он оказал Попову влиятельную поддержку.

Тем не менее начиная с 1918 года Попов ставит на первое место свои связи с Лениным, которые, впрочем, были до рево

18

люции не очень тесными. В действительности тот факт, что его пути пересеклись с путями Ленина, не оказал значительного влияния на Попова до 1917 года. Его приобщение к марксизму, которое произошло позже, не было вызвано этой встречей. Его приход к руководству Статистическим управлением, по всей видимости, не был прямым следствием его связей с Лениным, а скорее результатом его профессиональной деятельности еще до революции. Тем не менее сам факт знакомства с Лениным, несомненно, благоприятно повлиял на его назначение.

Процесс формирования Центрального статистического управления проливает свет на назначение Попова его начальником. Решающую роль в этом сыграла Первая мировая война9. Начальным этапом стал съезд статистиков земств и городов, созванный Особым совещанием по продовольственному делу в декабре 1915 года, который избрал Попова ответственным секретарем и заместителем председателя исполнительной комиссии статистических съездов. Это признание предоставило ему возможность активно участвовать во всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 года. Вполне логично он оказывается затем, с марта 1917 года, во главе статистического управления, в обязанности которого входила обработка данных, полученных в ходе этой переписи. Он был назначен на эту должность уже Временным правительством. Его назначение в 1918 году руководителем нового статистического управления представляется, таким образом, вполне закономерным, независимо от его политических связей.

В течение восьми лет, когда он занимал эту должность, он стремится осуществить проект, в котором статистика рассматривается как путеводная нить для принятия политических решений, а в качестве основополагающего принципа утверждается независимость в работе статистиков по отношению к политическим управленцам. Он мобилизует всю сеть бывших земских статистиков и приводит в соответствие с европейскими стандартами свою концепцию независимости научно-административного корпуса государственных статистиков по отношению к политическим властям. В течение всего этого периода он сталкивается с сильным противодействием. Находясь в самой гуще внутренних и внешних конфликтов своего управления, он со всей настойчивостью защищает его, равно как и тех людей, которые в нем работают. Он без колебаний обращается непосредственно к Сталину, проявляя исключительную твердость, когда упрекает его в ошибках и неверном истолковании цифровых данных. Он ополчается также против Бухарина и Зиновьева. Его действия и предпочтения, когда он осуществляет формирование своей руководящей команды или когда реагирует затем на различные нападки, могут быть поняты только в свете того пути, который он прошел до революции.

19

После многочисленных столкновений с руководителями других административных управлений или политическими руководителями Попов в январе 1926 года был отстранен от занимаемой должности в Статистическом управлении. Эта дата знаменует перерыв в его деятельности и профессиональной карьере. Она знаменует также поворот в судьбе Статистического управления. Среди тех людей, которые имели отношение к его становлению и затем были отстранены от занимаемых должностей до конца 1920-х годов, Попову принадлежит особое место. Выдвинутые против него обвинения в действительности были обращены и в адрес всего Статистического управления. Эти обвинения служат примером того, как политическая власть пыталась навязать иную форму статистического понимания работникам управления. В свою очередь, позиция самого Попова проливает свет на нормы и ценности, которыми руководствовался весь профессиональный корпус статистиков, вышедших из прежнего строя.

Отстранение первого главы Статистического управления стало началом попыток со стороны большевистской власти прибрать к рукам управление, где получила развитие форма профессиональной независимости от политического руководства, основанная на концепции, по которой государственной статистике отводилась роль, отличная от той, что представляло себе это руководство.

После своего отстранения Попов, с июля 1918 года имевший ранг народного комиссара10, исчезает из рядов крупных советских руководителей. Его более поздние официальные биографы не приводят почти никаких фактов из жизни Попова после 1925 года. Его профессиональные поездки за пределы границ СССР и контакты с зарубежными коллегами обрываются на этой дате. Это явилось новым испытанием для человека, который провел два месяца в Бельгии в 1923 году и два месяца в Риме в 1925 году, когда созывались международные съезды статистиков. В то время, с 1898 по 1926 год, он занимал не менее одиннадцати различных должностей, связанных со все более и более возрастающим уровнем ответственности, в период с 1926 по 1948 год он занимает только четыре должности, при этом с гораздо меньшим уровнем ответственности: с 1926 по 1931 год является членом президиума Госплана России, членом коллегии Института конъюнктуры Статистического управления, членом президиума Сельскохозяйственной академии. Позже он назначается руководителем отдела сельского хозяйства Госплана России. Он оставляет эту должность 30 декабря 1948 года в силу возраста и состояния здоровья. 4 января 1949 года, когда он становится членом научно-методологического совета при ЦСУ в возрасте 76 лет, — последняя веха его карьеры на службе у советского государства. Чуть позже, в 1950 году, он скончался.

20

Отстранение с поста главы Статистического управления в 1926 году не означало профессиональной смерти Попова. Оно означало существенный поворот в судьбе этого ведомства. А сам Попов смог продолжить свою профессиональную деятельность, но лишь вне сферы, которую власть считала наиболее важной, находясь под контролем или без реальной власти. Так он становится управленцем, не обладающим реальной независимостью, несмотря на то что некоторые его действия служили напоминанием о сильной личности, проявившей себя в ходе создания высококвалифицированного научного управления. В 1938 году, например, чтобы объяснить расхождения между различными статистическими данными, он пишет: «Фашисты Германии, Италии, Японии и троцкистско-бухаринская банда шпионов, провокаторов и диверсантов постараются использовать это расхождение для своих вражеских политических целей... Исчисления Госплана и ЦУНХУ (аббревиатура названия, которое тогда носило Статистическое управление. — Авт.) вредительски ошибочны, ненаучны, а между тем эти исчисления широко известны за границей»11. За этим потоком политически закодированных слов, по всей видимости, все еще скрывается стремление защищать концепцию научности статистики от людей, играющих числами в угоду разного рода вариантов их политического использования.

Складывается впечатление, что после 1926 года произошло раздвоение личности Попова. Не по этой ли причине его не коснулись чистки, имевшие место в конце 1930-х годов? В некоторых отношениях профессиональное долголетие Попова удивляет. Вторая мировая война, конечно же, серьезно поколебала его позиции, но в 1947 году, в возрасте 75 лет, он все еще на коне. Уже в 1938 году Верменичев, немного позже возглавивший на короткое время службу статистики, отмечает, что он стал руководителем Статистического управления, заменив арестованного Краваля. Однако в докладе, направленном Молотову, выражается неблагоприятная оценка и подчеркивается, что Попов постепенно отстраняется от высоких ответственных постов12.

Десятилетие спустя, 1 декабря 1947 года, заместитель начальника отдела кадров Центрального Комитета партии, давая ему характеристику, пишет:

«Товарищ Попов хорошо знает планирование сельского хозяйства. При его активном участии в 1947 году разработаны проекты постановлений о пригородных зонах по обеспечению г.г. Ярославля и Горького картофелем и овощами; о садоводстве в РСФСР и о развитии птицеводства в колхозах республики. Впоследствии по этим вопросам были приняты решения Совета Министров РСФСР»13.

С тех пор все это представляет собой слабое отражение человека, который в начале 1920-х годов стремился создать цент

21

рализованный статистический аппарат, защищал его кадры от всевозможных внешних нападок и окружал себя интеллектуальной элитой, вызывавшей недоверие и враждебность со стороны властей. Тем не менее он получил звание «заслуженного деятеля», был награжден орденом Трудового Красного Знамени Верховным Советом СССР 1 августа 1939 года за участие во Всесоюзной переписи населения 1939 года. Символично, что этой чести он удостоился не за прошлую работу в качестве статистика 1920-х годов, а за работу, в которой не играл сколько-нибудь важной роли, оставаясь просто одним из исполнителей.

Тем не менее одно замечание, написанное тем же начальником отдела кадров ЦК партии в 1947 году, позволяет составить представление о некоторых эпизодах из его прошлого:

«Секретарь парторганизации Госплана РСФСР тов. Егорова характеризует тов. Попова П.И. скромным, дисциплинированным и принципиальным членом партии. Он систематически работает над повышением своего идейно-теоретического уровня. Принимает участие в партийной работе, проводит консультации с членами партии, самостоятельно изучающими историю ВКП. В работе т. Попова П.И. имеется недостаток. В обращении с работниками отдела сель. хоз. он проявляет грубость»14.

Такое отношение может рассматриваться как форма неприязни по отношению к слабо подготовленным в области статистики членам партии. Уже в 1924 году он ведет себя аналогичным образом, когда отказывается принять члена партийной ячейки Статистического управления, что вызвало негодование ее руководителя. Внимание к политической работе, отмеченное в цитируемом выше отрывке, не обязательно означает веру в партию. Оно свидетельствует скорее о приспособленческом поведении разочаровавшегося человека, который всегда (до 1926 года) был уверен в том, что научная истинность статистики стоит выше истинности, утверждаемой партией.

Управленец, которому не было равных, со своим видением государственной деятельности, стал послушным бюрократом, работающим в тени. Вопреки всему этому он все же не смог скрыть чувство неприязни к людям, занявшим ответственные посты в силу партийной принадлежности, а не потому, что они разбирались в статистике, в то время как он сам оказался на менее значимой должности при своем уровне компетенции. И если чисток он сумел избежать, то, тем не менее, не избежал длительного отстранения, длившегося до самой кончины.

Попов пережил царские репрессии конца XIX века против оппозиционных сил, первые годы большевистской России, последние годы сталинской диктатуры, избежав великих чисток

22

1937 года, гекатомб Второй мировой войны и чисток с 1948 по 1953 год, которые, между прочим, вновь коснулись ответственных работников экономико-статистического ведомства. Может быть, он смог избежать высылки или даже казни из-за того, что его сильная личность проявила себя в тот период, когда репрессивные методы еще не были такими, как в 1930-х годах? Не преждевременное ли отстранение от должности спасло ему жизнь?

Олимпий Аристархович Квиткин

А вот О.А. Квиткин, руководивший бюро переписи населения в 1930-е годы, в 1937 году был расстрелян. Вместе с тем его судьба вполне могла бы быть такой же, как судьба Попова. Родившийся 12 ноября 1874 года в Черниговской губернии на севере Украины, он принадлежал к тому же поколению, что и Попов. Сын полковника царской армии и женщины благородных кровей, он получает медицинское образование в Московском университете в период с 1894 по 1896 год, а позже вступает в социал-демократическую партию. После ареста в 1901 году его отправляют в ссылку в Вологду, где он пробыл до 1904 года. Там его берут на работу в качестве статистика в земское статистическое отделение. Там же он и познакомился с Поповым, который был заместителем управляющего в период с 1902 по 1904 год. Политическая деятельность Квиткина в то время представляется более активной, чем деятельность его коллеги. Так, уже в апреле 1905 года он участвует в Лондонском съезде большевиков.

Оставаясь членом социал-демократической партии вплоть до 1909 года, он принимает участие в различных студенческих выступлениях. Затем отдаляется от активной революционной деятельности, в чем его будут упрекать уже во время ареста в 1937 году (объясняя это «неприспособленностью к политической деятельности»15). Он уезжает в Париж, где с 1911 по 1913 год изучает математику в Сорбонне. После возвращения в Москву зарабатывает себе на жизнь частными уроками и переводами, а позже, с 1914 по 1916 год, работает в департаменте переселенцев Союза городов и земств в Москве на должности инструктора. Затем он поступает на работу в бухгалтерию одной из московских фармацевтических лабораторий.

В феврале 1919 года он оставляет эту должность и становится помощником начальника отдела городской статистики Центрального статистического управления. Ссылки также сыграли определяющую роль в его судьбе. Встреча с Поповым в Вологде и математическое образование оказались полезными при назначении на эту должность.

Он становится заведующим отделом городской статистики 1 марта 1921 года и входит в коллегию Статистического управления.

23

В этом качестве он отправляется в командировку в Самару для определения масштабов голода. С этого момента его профессиональная деятельность тесно связана со всеми перипетиями становления советской статистики.

В 1925 году он проводит два месяца в Берлине, где изучает методику демографической переписи, проводившейся в Германии в том году. После возвращения в Москву его на какое-то время отстраняют от работы в статистическом ведомстве. Это было вызвано начавшимся «делом о хлебофуражном балансе» — напряженным конфликтом между статистиками и некоторыми политическими руководителями, среди которых был и Сталин, по поводу оценки урожаев и процесса социального расслоения в деревне16.

В ноябре 1926 года его восстанавливают на работе и назначают руководителем, ответственным за демографическую перепись. Позже он становится во главе бюро переписи населения17, а еще позже, в 1932 году, вновь назначается на должность начальника, ответственного за перепись населения, пост, который он занимает вплоть до своего ареста в 1937 году.

Документы Контрольной комиссии и протоколы допросов, проведенных НКВД в 1937 году, позволяют судить о нем как о свободомыслящем человеке высоких принципов. Еще в 1921 году он якобы говорил, что голод стал «продолжением политики советского правительства по отношению к деревне» и что «неурожай — это стихийное бедствие, а голод — это результат политики»18. Эти заявления ему будут поставлены в вину в 1937 году. Когда его арестовали в том же году, в НКВД его вынудили сказать, что Осин-ский и Краваль изменили данные о численности населения. Вполне вероятно, что речь здесь идет о подтасовке со стороны репрессивного аппарата с целью скомпрометировать этих ответственных деятелей. Но это заявление было приписано Квиткину, поскольку, по всей видимости, оно соответствовало обычной позиции человека, который постоянно прибегал к утверждению профессиональной легитимности в целях самозащиты. Эти требования профессиональной компетентности и научной достоверности неоднократно вменялись ему в вину как в ходе расследования, проведенного в 1933 году Контрольной комиссией, так и во время допросов в 1937 году. В обоих случаях его обвиняли в том, что он основывался исключительно на профессиональной компетентности, когда подбирал своих сотрудников, и упорно игнорировал такие политические критерии, как партийная принадлежность. Его также подозревали в тайной связи с зарубежными источниками с целью получения заслуживающего внимания опыта в подготовке переписи населения 1937 года. А это вполне могло послужить поводом для того, чтобы его причислили к врагам СССР.

В действительности, несмотря на университетский и профессиональный путь, пройденный в статистике еще до рево

24

люции, правда, не такой прямой, как путь некоторых из его коллег по Статистическому управлению, Квиткин являлся наследником старой элиты земских статистиков. Подтверждением этого служат его приобщение к широкому кругу коллег и друзей в сфере статистики и его пристрастие к квалификации как источнику профессиональной легитимности. Он принадлежит к числу «буржуазных специалистов», которые подверглись преследованиям в 1930-х годах19. Перечень связей, в которых его обвинял НКВД в 1937 году, может помочь восстановить эту сеть, пусть даже частично и с осторожностью, из-за характера используемых источников. Среди тех, с кем он поддерживал связи, был некий «химик и изобретатель», эмигрировавший в Соединенные Штаты во время командировки в эту страну, и особенно статистики, арестованные и высланные за антисоветскую деятельность, в том числе бывшие меньшевики20. Квиткина арестовали 22 марта 1937 года по обвинению в том, что в ходе проведения переписи населения он искусственно занижал данные о численности населения. На допросах он не признал ни своих ошибок, ни своей вины. 8 сентября он был приговорен к смертной казни военной коллегией Верховного Суда СССР и казнен в тот же день. Он будет реабилитирован 1 сентября 1956 года21.

Обвинения, выдвинутые против Квиткина, выявляют глубокие расхождения между статистиками и политическими руководителями в 1930-х годах. В ходе допросов его коллеги подчеркивали, что они убеждены в том, что статистика образует особую научную сферу, независимую от политики. Это, в частности, и заставило его защищать использование типологии городов, противоречившей политическим представлениям об индустриальной и одновременно пролетарской России. В соответствии с подготовленной в 1931 и пущенной в ход в 1934 году классификацией городов они подразделялись на три типа: промышленные города с трудоспособным населением, более чем на 60 процентов состоящим из рабочих; административные и торговые центры, в которых рабочие составляли от 40 до 60 процентов трудоспособного населения, и непромышленные города, где рабочих насчитывалось менее 40 процентов. В противоположность заявлениям руководителей об урбанизации страны, Баку, Харьков и Свердловск были включены в список торгово-административных центров, а не промышленных городов. Это расхождение между взглядом статистика и политическим представлением о пролетарско-промышленной стране, какой она стала в результате двух первых пятилеток, составит одну из линий обвинения против Квиткина в 1937 году. Отказ подгонять статистические категории под политические требования постоянно ставился ему в вину в 1930-х годах.

25

Два формы взаимодействия со сталинизмом

Различие в судьбах Попова и Квиткина проливает свет на эволюцию отношений между статистиками из Статистического управления и представителями политической власти в 1930-х годах, а также общую эволюцию методов, при помощи которых сталинская государственная власть навязывалась управленческому аппарату. Обвиненный раньше, в 1920-х годах, Попов, хотя и принадлежал к руководству, был только отстранен от должности и впоследствии оставался на второстепенных или совсем незначительных ролях. Квиткин же, напротив, поскольку был обвинен в конце 1930-х годов, столкнулся с совсем иной формой государственного насилия, а именно — с формой большого террора.

Поскольку Квиткин занимал должность менее заметную, чем должность руководителя, до 1937 года он избежал репрессивных мер, начатых в начале 1920-х годов. И это несмотря на свое прошлое, откровенность в высказываниях и на то, что он оставался приверженцем одной и той же концепции сбора и обработки статистических данных. Различные комиссии, выдвигавшие против него обвинения, могли ссылаться только на его социальное происхождение, что далеко не всегда до 1937 года служило основанием для доказательства вины какого-нибудь «специалиста». Тем не менее и это его не уберегло. Находясь под пристальным наблюдением, он каждый раз фигурировал в первых рядах тех, кто подвергался самой резкой критике. В период между 1924 и 1937 годами в различных рапортах, касающихся сотрудников Статистического управления, содержались злобные выпады против Квиткина, в которых подчеркивалось как раз его социальное происхождение: «Квиткин, сын полковника, дворянин, считает себя состоявшим до 1908 года в Партии большевиков. Квиткин безусловный враг. Характеризует этого человека то, что он до последнего времени не состоял даже членом профсоюза»22. Его коллеги всегда старались защитить его, ибо присущий ему профессионализм был общепризнанным. При каждой из нападок вышестоящий руководитель спасал его от увольнения. А в 1937 году такое шаткое равновесие нарушилось.

По поводу биографий этих людей возникают два вопроса: о поведении и образе действий ответственных управленческих работников в условиях становления сильной политической власти и о формах реагирования последней на различные проявления независимости или противодействия со стороны людей, призванных служить ей. Попов и Квиткин действуют, сообразуясь со своим прошлым опытом и рассматривая в его свете политические решения и принудительные действия, касающиеся их. Вместе с тем Попов как деятель, который внутренне более

26

сильно включался в процессы преобразования статистического и государственного управления после революции, столкнулся с формой репрессий, побудившей его выработать новый взгляд на происходящее. В то же время Квиткин, занимая высокую должность, продолжает вплоть до 1937 года действовать в соответствии с убеждениями, которые прочно сложились у него еще до революции. Эти два типа отношения к текущей политической истории — следствие различного положения в управленческом аппарате, а также следствие того, какое участие люди принимали в событиях, предшествовавших революции. В то же время различные формы принуждения со стороны центральной власти и различные уловки, которые в ряде случаев сопровождали их, выражают противоречия, раздиравшие команду руководителей.

Таким образом, прослеживая перипетии в судьбах людей, которые находились в гуще событий при формировании советской администрации, статистической администрации в частности, знакомясь с деятельностью первых лиц страны в 1920-х и 1930-х годах, можно осветить историю создания государства в СССР, равно как и историю развития науки, состоявшей у него на службе.

2

История советской статистики начинается с парадокса: когда большевистские руководители принимают решение о создании статистической службы сильного централизованного государства, они обращаются с призывом к людям, сформировавшимся в профессиональном плане главным образом в сфере местной статистики, и обращают внимание прежде всего на практический управленческий опыт децентрализованных институтов земств. Эти люди, как и большинство специалистов в других областях, работавших во вновь создаваемых организациях, были выходцами из интеллектуальных управленческих элит Российской империи, того самого старого строя, всякие отпечатки которого большевики хотели стереть с лица земли.

Первый после Октябрьской революции Всероссийский съезд статистиков происходил в Москве 8 июня 1918 года. По своему составу он мало чем отличался от съездов статистиков земств периода 1890-1916 годов, главных представителей которых он и собрал2. Точно так же команда первых ответственных работников Центрального статистического управления (ЦСУ)3, сформированная Поповым в июле того же года, происходила из статистической службы, существовавшей на местах, — региональной и городской (см. Табл. 1). Квалифицированные и опытные члены этой команды уже до революции занимали ответственные посты. Их происхождение почти всегда не соответствовало низшему социальному положению, которого требовало новое пролетарское государство. Как выходцы из дворянства, мещанства или мелкой буржуазии, они нередко получали образование в лучших высших учебных заведениях Российской империи, если даже не в престижных зарубежных университетах. Как и представители других элит4, они в неменьшей мере включаются на различных уровнях в осуществление планов преобразования государства и общества, провозглашаемых новым строем. Многие из них сами боролись против царского самодержавия и испытали на себе все прелести политических арестов с 1880 года. В группу из одиннадцати руководите

28

Прошлое на службе у настоящего1

лей отделов, привлеченных к работе с июля 1918 года, входили шестеро тех, кто был вынужден прервать учебу из-за ареста и последующего тюремного заключения или ссылки.

Они и составляли костяк прежних статистиков в земствах. Общий опыт политической ссылки сближал их политические позиции и предопределял их профессиональную карьеру. Действительно, с начала 1880-х годов между статистиками устанавливаются отношения дружбы и взаимовыручки; они оказывают поддержку тем из своих коллег, кто был лишен права на жительство в Москве или Санкт-Петербурге после ареста, помощь в устройстве на работу в каком-либо провинциальном городе. Управленческие администрации земств были институтами, особенно благосклонно относившимися к этим политическим ссыльным, которым они, в частности, предоставляли работу во вновь создаваемых статистических подразделениях5. Статистики переходят из одной управы в другую так, как им было предписано в соответствии с приговорами, которые продолжают выносить даже в провинции тем из них, кто был наиболее активным участником политической борьбы. Эта исключительная подвижность была связана также с профессиональной подготовкой, получаемой благодаря практике и товарищеской поддержке. Районные управы, куда чаще всего и направлялись ссыльные, становились, таким образом, благодатными местами для встреч, завязывания близкого знакомства, и все это происходило на обширной Европейской части территории России.

Преемственность поколений профессионалов

В 1918 году Попов набирает кадры из этой среды, создавая костяк нового Статистического управления. На своем пути ссыльного он иногда встречается с выходцами из провинции; именно они позже становились руководителями того или иного подразделения в управлении6. Его кадровый состав пополнялся также за счет участников различных профессиональных съездов, которые постепенно с 1880 года создавали устойчивые статистические структуры земств.

Благодаря схожести жизненных путей, принадлежности к одному поколению и профессиональному опыту работы первая руководящая команда Статистического управления была внутренне особенно однородной, причем эта однородность усиливалась политическими предпочтениями статистиков. Они были носителями политического замысла, в соответствии с которым перед статистикой ставилась задача служить делу строительства современного государства, то есть государства рационального, деятельность которого должна основываться на научных методах познания. Их веру в разумность и силу действия государства в то время разделяло большинство представителей ста

29

рых, уже сформировавшихся и реформированных русских элит7. Большевистская научная концепция государства казалась им соответствующей такому замыслу. Из-за этого возникло множество недоразумений в их взаимоотношениях с политическими руководителями. Те и другие совершенно по-разному понимали смысл управления государством при помощи числовых данных.

Судьба В.Г. Михайловского (1871-1926) проливает свет на концепцию статистики, которую разделяли первые ответственные работники ЦСУ. После нескольких лет учебы в области естественных наук, прерванной политической ссылкой, этот статистик приобрел богатый опыт статистической работы на местах, сначала в земствах, а позже, с 1897 года, в статистической управе города Москвы. Здесь он совершенствует свою практику сбора сведений и проведения демографических переписей. В частности, он руководит переписью жителей Москвы в 1912 году, осуществлявшейся по образцу европейских переписей населения, одобренному международным статистическим съездом. В воспоминаниях о В.Н. Григорьеве в 1925 году, отдавая ему дань уважения, он характеризует дух статистики, которым руководствовались члены его команды, следующим образом:

«В противоположность петербургской школе проф. Ю.Э. Ян-сона, который сознательно отмежевывался от запросов муниципальной жизни и стремился замкнуться в узкие рамки академической науки, московская школа характеризуется именно стремлением сочетать научные интересы и жажду отвлеченного познания с жгучими потребностями общественно-политической жизни, с служением нуждам массы населения»8.

Горячо поддерживая идею о том, что статистика должна служить обществу и делу социальных преобразований, Михайловский был достойным наследником Григорьева, которого он сменил на посту руководителя московской статистической управы в 1911 году. Заняв этот пост, он развил концепцию сбора статистических данных с целью служения народу и социальному прогрессу, но, во всяком случае, не власти. Независимость ученого по отношению к политике должна гарантировать это соотношение между статистикой и социальной деятельностью. Такая позиция объясняет приверженность Михайловского концепции проведения статистической работы на основе практики, одним из самых страстных сторонников которой он станет, когда займет должность заведующего отделом демографии ЦСУ.

С лета 1918 года и до конца 1920 года число отделов ЦСУ возрастает с десяти до двадцати шести, а число сотрудников, непосредственно занятых статистической работой в Москве и регионах, — до 3000 чел.9 Эта структура практически не претерпела изменений вплоть до конца 1925 года.

30

До января 1921 года расширение первоначальной команды происходило по мере создания новых центральных отделов, но без изменения ее функций. Кончина А.Р. Бриллинга и уход В.В. Степанова были компенсированы людьми того же профиля: Н.Я. Воробьевым и О.А. Квиткиным. Среди двадцати семи работников, занимавших ответственные посты в январе 1921 года, четырнадцать были статистиками, происходящими из земской управы, а трое пришли из городских управлений. Вместе с тем нужно отметить разнообразие в послужном списке у вновь поступивших на работу сотрудников. Семеро из восемнадцати руководителей отделов работали в статистических службах других административных органов. Новым фактом стало то, что два человека пришли непосредственно из высшей школы: М.Н. Гернет, преподаватель Московского университета, и Н.С. Четвериков, бывший ученик А.А. Чуп-рова в Петроградском политехническом институте.

Прием на работу этих новичков явился вехой, обозначающей приход нового поколения статистиков: многие из них родились в 1880-х годах, а не в 1860-е и 1870-е годы, как их старшие соратники по первоначальной команде. За исключением лишь одного из них, они все были выходцами из управленческой среды, отличной от той, что составляла земства. Прием на службу работников для руководства новыми отраслями статистики, такими, как рабочая статистика, баланс народной экономики, требовавшими новой компетентности, свидетельствовал о первых преобразованиях, осуществляемых в ЦСУ. Но вместе с тем эта кадровая политика шла в русле прежней.

Все это сохранялось вплоть до 1926 года. Попов и Пашковский остаются соответственно главой и заместителем главы управления до конца 1925 года10. Девятнадцать из двадцати семи руководителей отделов, действующих в 1924 году, уже занимали свои посты в апреле 1921 года, а пятнадцать были выходцами из земских или городских служб. После отстранения Попова от должности в январе 1926 года начальник и первый заместитель начальника уже не были выходцами из земских служб, однако общий профиль руководителей отделов все еще особых изменений не претерпел11. Таким образом, вплоть до 1926 года происходит последовательная эволюция состава статистиков-управленцев вокруг стабильной команды. Статистическая администрация устанавливается в этом плане на основе единого замысла под руководством поколения статистиков, которые выковали свое первое вооружение еще до революции.

Модернизация государства

Руководители отделов, назначенные в июле 1918 года, были носителями замысла, выработанного еще до революции, но не завершенного. В самом деле, хотя сведения, которые они соби

31

рали, работая в статистических службах земств, предназначались для местного использования, они, тем не менее, стремились внести единообразие в программы проведения опросов, сравнивать результаты в общенациональном масштабе и проводить совокупный анализ русской экономики и общества. Их научный замысел и практика статистической работы всегда вписывались в единый более широкий вопросник, нацеленный на получение сведений, способных работать на экономические, социальные и политические преобразования12. Вступление России в Первую мировую войну дало сообществу земских статистиков повод для завершения этого проекта посредством проведения первой всероссийской сельскохозяйственной переписи. Таким путем статистика земств перестала быть только региональной и приобрела общенациональный статус, за неимением пока возможности приобрести статус общегосударственной службы.

Первые институциональные изменения произошли в период войны. В частности, сельскохозяйственная перепись, хотя она проводилась по заказу министерства земледелия, была доверена органу, в полномочия которого входила координация мероприятий, осуществляемых различными службами земств. Тогда-то статистики образовали центральное бюро переписи, и руководил им П.И. Попов, а в дальнейшем оно фактически стало играть роль центрального государственного статистического органа вместо царского Центрального статистического комитета, оставшегося без людей и без средств. Этот орган и породит после революции отдел статистики и переписи Верховного Совета народного хозяйства13. А этот отдел составит в дальнейшем первичное ядро руководства ЦСУ. Созданное 25 июля 1918 года Центральное статистическое управление большевистского государства, таким образом, образовалось не на основе прежнего Центрального статистического комитета14. Статистики организовали его в соответствии с моделью статистических служб европейских государств конца XIX века и строили его вокруг органов, напоминающих крупные статистические подразделения той эпохи. В начале 1920 года ЦСУ еще отражало некоторые черты царского времени и европейских статистических служб, созданных после 1860-х годов.

Наука на службе у государства

Тексты, относящиеся к основанию ЦСУ, выдержаны в духе дискуссий и решений международных статистических съездов XIX века. Как и статистическая служба царского государства, статистическая служба большевиков решительно вписывается в статистический интернационализм эпохи, научный замысел и организационные принципы которого она принимает. «Толь

32

ко центральный орган может создать единую статистику в государстве», — провозглашает Попов, выступая перед участниками съезда статистиков в июне 1918 года16.

Централизация должна была повысить эффективность работы. Вместе с тем такой выбор не был лишен некоторых неувязок. Так, для многих из прежних статистиков земств централизация означала гармонизацию выполняемых работ при уважении к самостоятельности в принятии решений на уровне региональных служб, созданных в сентябре 1918 года. В противоположность этому, в духе большевиков, центральная управленческая служба должна была оставаться единственным центром принятия решений, организационных мер и контроля.

Со своей стороны, Попов, как и другие статистики, стоял ближе к позициям большевиков, чем иных политических партий. Он связывал свое понимание дела с русской статистической традицией, наиболее типичным представителем которой в XIX веке был Ю.Э. Янсон: независимая статистика, считал он, является необходимой для эффективного управленческого функционирования и по научным соображениям. Только централизация производства статистических данных способна гарантировать функциональную основательность и исчерпывающий характер собираемой информации. Но управленческая централизация должна быть не только вертикальной, она должна быть также горизонтальной и соединять в себе всю совокупность статистических работ, до тех пор нередко проводимых разрозненным образом в различных службах народных комиссариатов. Именно в этом научная рациональность сливается с политической эффективностью.

Вместе с тем научная рациональность не имеет права допускать командование со стороны политической рациональности. Напротив, именно она должна проливать свет на принятие политического решения. Этот принцип независимости был записан в уставном тексте службы государственной статистики. Центральное статистическое управление должно быть независимым от какого бы то ни было народного комиссариата и от какой бы то ни было политической инстанции. Поэтому оно непосредственно подчинялось Совету Народных Комиссаров16. Его руководитель должен был назначаться последним и сам имел ранг народного комиссара с правом совещательного голоса. Сам факт того, что он не располагал правом решающего голоса, со всей очевидностью ставил его в положение, близкое к политической власти и одновременно сохраняющее по отношению к ней определенную дистанцию.

Наряду с новым управлением существовали инстанции, обеспечивавшие научную дискуссионность и выполнявшие более специфические управленческие функции. Коллегия как руководящий орган и орган административного управления вклю

33

чала в себя начальника, заместителя начальника и руководителей главных отделов. В качестве органа, принимающего решения, она координировала всю деятельность ЦСУ. В той организационной линии, которая была характерной для центральных статистических служб различных министерств в европейских государствах XIX века17, Совет по делам статистики помимо прочего должен был играть роль верховного научного контролера за выполнением всех государственных статистических работ. Включая в свой состав представителей статистических служб самых различных учреждений, он выполнял консультативные функции, должен был рассматривать и рекомендовать программы сбора статистических данных ЦСУ и различным государственным службам.

Как и до 1917 года, статистические съезды и конференции оставались привилегированными форумами для обсуждений, происходивших в рамках сообщества статистиков. Ни одно крупное статистическое мероприятие, как, например, перепись населения, не могло проводиться без предварительного созыва такого съезда или конференции.

Институциональная независимость статистической службы характеризовалась также созданием статистических служб ЦСУ на местах. Вместе с тем, хотя последние были наследниками статистических служб земств, теперь они подчинялись уже центральной администрации, а не территориальной. В каждой губернии для объединения и координации статистической работы различных управлений на уровне каждого административного подразделения была создана сеть низовых отделений. Большевистская схема двойного административного подчинения была навязана таким образом также и статистической администрации: помимо контроля со стороны партии политический контроль обеспечивался также в каждом территориальном звене исполнительным комитетом местного Совета депутатов18.

Разрыв между поколениями

Далеко не все люди, входившие в кадровый состав, — руководители, рядовые статистики, счетчики и административные служащие — набирались на работу одним и тем же путем19. Лица, принятые на работу с 1918 по 1924 год принадлежали к двум поколениям. Из них одно — это люди, родившиеся до 1880 года, а другое — родившиеся в 1880-х годах. Руководители отделов, ответственные статистические работники были представителями первого поколения (больше половины из них родились до 1890 года, а среди этих людей больше трети — до 1880 года), другие же, менее квалифицированные работники принадлежали ко второму поколению (больше половины из них родились после 1880 года20).

34

Этот разрыв между поколениями создает повод для возникновения бреши между теми людьми, которые обладали знаниями и осуществляли руководство и которым в 1917 году было уже больше сорока лет, и теми, кто находился у них в подчинении, — бывшими красноармейцами и молодыми неквалифицированными горожанами, чье образование было прервано Первой мировой войной и революцией. Чем более высоким уровнем образованности и профессиональной квалификации они обладали, тем более высокое положение занимали. Более четырех руководителей из пяти, принятых на работу в 1918-1919 годах, имели уровень высшего образования, и это в то время, как только менее половины всего работающего персонала имели такое образование. А один работник из десяти не получил вообще никакого школьного образования или получил только начальное. Большая гибкость в критериях приема на работу ответственных руководителей в период с 1920 по 1925 год в гораздо большей мере отражала влияние Первой мировой войны на продвижение сотрудников, чем изменения в тонкостях приема людей на работу. Этот разрыв между двумя поколениями охватывает сочетание самых разнообразных элементов: образовательное продвижение, социальное происхождение, уровень ответственности, уровень достигнутой компетентности и положение в иерархии.

Личные дела, которые можно было посмотреть, дают мало информации о социальном положении персонала в статистической службе. Вопрос о социальном происхождении и социальном положении, в частности, не дает точной информации. Дело в том, что по роду деятельности статистические работники относили себя к «служащим», то есть к весьма широкой и чаще всего используемой в тот период категории, а это скорее скрывало разнообразие в действительном социальном положении работников21, чем давало информацию о нем. Поскольку социальное положение могло быть расценено как порочащее человека с общественно-политической стороны, при заполнении служебной анкеты люди намеренно скрывали некоторые сведения о своем профессиональном прошлом и социальном происхождении. Эти сведения стали чаще сообщаться в анкетах с середины 1920-х годов, хотя нет никакой возможности судить о степени их достоверности. Если в 1918-1919 году эти сведения содержатся в немногим более 10% анкет, то в период между 1920 и 1925 годом они имеются примерно в одной трети анкет, а с 1926 по 1929 год — в 40% анкет.

Тем не менее, при отсутствии точных сведений о сотрудниках, принятых на работу в начале 1920-х годов, знание иностранного языка могло служить прямым указанием на их социальное происхождение и уровень образования и культуры. Так, на французском языке, который при прежнем строе был язы

35

ком дворянства и образованных слоев населения, а также на немецком языке говорил один из пяти сотрудников. Такая высокая пропорция свидетельствует о происхождении персонала из привилегированных социальных слоев. Эта пропорция была еще более высокой среди руководства: 40% ответственных сотрудников говорили и читали на французском языке, а 51% — знали немецкий. Знание этих двух языков было тем более важным, поскольку открывало доступ к иностранной литературе, в то время содержавшей богатую информацию по статистике, и углубляло различия между руководящими работниками и более молодым персоналом. Первые, испытавшие на себе влияние французской и немецкой культуры, фактически образовывали элиту среди персонала. А многие из них имели за плечами годы учебы в Париже и Берлине.

Разрыв между представителями разных полов

Другой причиной расслоения среди сотрудников было разделение труда по половому признаку. Хотя женщины составляли две трети персонала, взятого на работу с1918по1925 год, на руководящих постах их было совсем немного. Так, они составляли менее трети ответственных работников в широком смысле слова, то есть руководителей отделов и их заместителей, чаще всего они были рядовыми работниками и сосредоточивались в основном в управленческих подразделениях. Зато их было много среди работников, исполнявших малоквалифицированную работу, в частности работу счетчиков. Разделение труда по половому признаку перекрывает социальный разрыв между поколениями: руководителями оказываются главным образом мужчины, счетчиками и исполнителями другой малоквалифицированной работы — главным образом женщины. Так, семь женщин из десяти работали на неквалифицированных должностях, в то время как только четверо мужчин из десяти были в таком же положении. Почти девять постов из десяти, не требующих высокой квалификации, были заняты женщинами.

Широкий прием на работу в первые годы открыл доступ к статистической службе женщинам, однако большинство из них проходили туда не через парадные двери. Во время гражданской войны их принимали на работу, поскольку многие мужчины, которые обладали квалификацией в статистике, оказались отправленными в ссылку или были призваны в ряды Красной Армии. Много раз Попов и руководители региональных отделов ЦСУ обращались к политическим властям с просьбами немедленно освободить статистиков от призыва в армию. Потребность в широком использовании женской рабочей силы в эти годы возникла в связи с тем, что нужно было компенсиро

36

вать потери в результате Первой мировой войны. Как и в других европейских странах, война привела к массовому приливу женщин на рынок рабочей силы в России.

Сильная ротация кадров, характерная как для Центрального статистического управления, так и для всей советской администрации в 1920-1930-х годах, вынудила женщин играть роль резерва рабочей силы. Они составляли подавляющее большинство работников, проводивших сбор данных, и счетчиков, занимавшихся на временной основе отбором и обработкой данных, получаемых в ходе общих переписей населения. Они входили также в число наименее квалифицированных статистических работников, выполнявших технические функции. Когда начался процесс демобилизации мужчин из Красной Армии, а на работу стали приходить первые статистики, подготовленные уже самим ЦСУ, доля женщин в составе персонала уменьшилась. Поэтому, несмотря на увеличение общей численности кадрового состава, женщины составили только 45% из числа тех, кто был принят на работу с 1925 до 1934 года.

Семейные связи

В 1924 году Центральная контрольная комиссия и партийная ячейка обвинили руководство ЦСУ в семейственности при приеме на работу. Расчетные таблицы, составленные комиссией, казалось бы, подтверждали это. В 1926 году вновь составленный список родственных связей свидетельствует о существовании серьезной опасности, которую представляет собой потенциальная взаимная поддержка как противодействие межличностным отношениям, строящимся только на профессиональной основе22. Сеть родственных связей действительно может показаться даже более опасной, чем клиентелизм, который станет господствующей формой продвижения по службе в СССР в 1930-е годы23. Осуждение этой практики стало не только выражением навязчивой идеи руководителей. В 1926 году один из десяти работников ЦСУ имел родственника, также работающего в этом управлении24.

Такое положение объясняется как чрезвычайной обстановкой послереволюционных лет, так и устойчивостью воспроизводства социальных отношений. Трудности с приемом на работу квалифицированных и образованных кадров сразу после революции в очень сжатый срок заставили руководство Статистического управления искать их в кругу своих ближайших знакомых. Поскольку этот ресурс был исчерпан, то есть востребованными оказались кадры статистиков, работавших по профилю еще до революции, на работу стали принимать менее квалифицированных, но образованных людей из числа родственников или членов семей статистических работников, уже

37

занимавших свои посты. Речь, главным образом, шла о женщинах (женах и дочерях) и прежних представителях дворянства, которые искали работу. Этот управленческий аппарат, образованный из элиты старого строя, послужил убежищем для многих представителей дворянства, которые были вынуждены искать работу, чтобы выжить. Революция не смогла искоренить на практике отношения взаимной поддержки и механизмы социально-культурного воспроизводства, существовавшие в различных социальных слоях России до 1917 года. Эти отношения и механизмы сохранялись в той или иной форме в советском обществе и в самом Статистическом управлении.

В первой половине 1920-х годов Статистическое управление представляет собой весьма контрастное зрелище. Построенное на основах целостного организационного замысла и логичного научного обоснования, выработанных командой руководящих статистических работников, оно, тем не менее, образует разнородный социальный мир, подверженный влиянию различных социальных расслоений и противоречий в интересах, которые были связаны с ними. Все это всплывет на поверхность во время чистки, которую организует партия в 1924 году, когда она будет стремиться использовать эти скрытые социальные противоречия как средства достижения политических целей.

Таблица 1

Руководители отделов Центрального статистического управления в июле 1918 и январе 1921 года

Фамилия

Год рождения

Место работы до июня 1918 года

Должность, занимаемая в январе 1921 года

Образование**

П.И. Попов

1872

Земство и управление

Управляющий

В

Е.В. Пашковский

1868

Земство

Заместитель управляющего

В

В.Г. Михайловский

1871

Земство и муниципальное управление

Заведующий отделом демографической статистики

В

А.И. Хрящева

1868

Земство и управление

Заведующая отделом сельскохозяйственных переписей

нв

Т.Н. Семенов

1872

Земство

Заведующий отделом публикаций

нв

Ф.Ф. Гурьев*

1870

Земство

Заведующий отделом статистики финансов

нв

СМ. Богословский

1870

Земство

Заведующий отделом статистики народного здравоохранения

нв

Г. С. По л л як*

1888

Управление

Заведующий отделом статистики труда

в

А.Г. Михайловский*

1874

Информация отсутствует

Заведующий отделом статистики продовольствия и кооперативов

в

И.А. Поплавский*

1878

Управление железными дорогами

Заведующий отделом статистики связи и транспорта

в

В.П. Ефремов*

1882

Участник войны 1914 г., городское управление (Тула) и статистический отдел ВСНХ

Заведующий отделом военной статистики

в

B.C. Ястремский*

1877

Страховое управление

Заведующий отделом статистики страхования

в

Н.Я. Казимиров*

1879

Земство

Заведующий отделом статистики народного образования

в

В.Г. Дубовиков*

1883

Управление и ВСНХ

Заведующий отделом текущей промышленной статистики

в

М.Ф. Заменгов*

1890

Управление

Заведующий отделом баланса народного хозяйства

в

М.Н. Гернет*

1874

Университет и высшее образование в Москве

Заведующий отделом моральной статистики

в

Окончание табл. 1

Фамилия

Год рождения

Место работы до июня 1918 года

Должность, занимаемая в январе 1921 года

Образование

В.И. Массальский

1874

Город Москва

Заведующий редакционно-печатным отделом

В

Г.И. Шапошников

1860

Управление и министерство

Заведующий отделом статистики внешней торговли

В

Н.Я. Воробьев*

1882

Земство и отдел ВСНХ

Заведующий отделом промышленной статистики

С (техническое)

Я.А. Осипов"

1885

Земство

Заведующий организационно-инструкторским отделом

С

Б.В. Авилов*

1874

Земство и город

Заведующий отделом статистики обмена

В

А.Е. Лосицкий

1869

Земство

Заведующий отделом статистики строительства и распределения жилья

В

Н.С. Четвериков*

1885

Политехнический институт Санкт-Петербурга, участник войны 1914 г.

Заведующий отделом научной методологии

в

В.М. Колобов*

1864

Земство, управление и ВСНХ (бюро переписи)

Заведующий отделом текущей сельскохозяйственной статистики_

с

П.А. Вихляев

1869

Земство

Заведующий отделом статистики научных учреждений и образовательных учреждений по статистике

нв

О.А. Квиткин"

1874

Земство и город

Заведующий отделом городской статистики

в

Я.В. Бляхер

1869

Земство

Заведующий отделом сельскохозяйственной статистики

нв

J Вновь принятые работники в период между 1919 и 1920 годами.

** Образование: С — среднее; НВ — незаконченное высшее; В — высшее.

Источник: РГАЭ. Ф. 1562. On. 1. Д. 211. Л. 11-12 об.

3

Первые шаги

Сталин выражает свое неодобрение по поводу функционирования государственной статистики на XIII съезде партии (23-31 мая 1924 года). Он ставит ей в вину главным образом ее недостаточную точность. Эти выпады, которые не были ни особенно точными, ни очень категоричными, напрямую не имели в виду Статистическое управление, а были нацелены скорее на «статистику» как таковую. Тем не менее в результате начинается кампания нападок на это учреждение, а человеком, которому выпадает необходимость ее проводить, хотя и в весьма сдержанных тонах, становится Кржижановский2. Подробно цитируя одно из писем Ленина по поводу организации Госплана3 и ЦСУ, он делает такой вывод:

«Прежняя статистика давала нам кладбище цифр, а нам нужны живые цифры... Нам нужен такой подход к хоз. задачам товарищей статистиков, чтобы их премудрость не выливались в толстые книги пыльных библиотечных полок, а чтобы без их кратких, но жизненных указаний не могла бы обойтись ни одна наша крупная хоз. работа»4.

В этот период в Статистическом управлении практически не было коммунистов: до июня 1924 года партийная ячейка состояла только из трех членов5; у них были отвратительные отношения с руководством, в частности, Попов отказывался принимать их или предоставлять помещения для собраний. Эти партийные активисты оказались изолированными от кадрового состава, по большей части происходившего из социальных слоев, которые могли занять враждебную по отношению к партии позицию. До середины 1924 года эти конфликтные отношения, тем не менее, не выходят за пределы стен управления.

В июле 1924 года Николай Степанович Оганесов, член партии и член Коллегии выездных инструкторов при ЦК, направляется в ЦСУ для ведения политической работы. У него

41

Чистка как средство управления1

не было никакой специальной статистической квалификации, и, тем не менее, он становится членом коллегии этого управления. Родившийся в семье крестьян, он сначала был рабочим на нефтяных предприятиях в Баку. В 1913 году вступает в социал-демократическую партию. Служит в российской армии с 1915 по 1917 год, потом становится красногвардейским командиром, а затем командиром Красной Армии с 1917 по 1923 год. Тогда же он участвует в «умиротворении» Кавказа6. Он останется в Статистическом управлении вплоть до 1927 года, когда будет назначен Председателем ЦИК Дагестана. В 1928 году поступит в Московскую промышленную академию, где проучится до 1932 года. После этого станет комиссаром одной из МТС7, а еще позже — директором одного из провинциальных транспортных предприятий. Между 1941 и 1945 годами получит властный пост в Совете Народных Комиссаров в Казахстане. Член Центрального Комитета партии до 1946 года, когда он уйдет в отставку. Скончается в 1979 году в возрасте восьмидесяти пяти лет8.

Его переход в Статистическое управление хотя и был срочным, должен был способствовать тому, чтобы внести значительные изменения в политические ориентации и позиции в этом учреждении. В течение нескольких месяцев он играет главную роль в дестабилизации организации, основывающейся по большей части на интеллектуальном и профессиональном наследии старого строя, наследии, к которому он не имел отношения и которое ему вообще не было нужно для работы в должности, носящей политический характер.

Как только он начинает работать в Статистическом управлении, он ведет себя как обязательный советник Попова во всем, что касается политических вопросов. С тех пор Попов уже не может самостоятельно улаживать внутренние проблемы, и у него складываются напряженные отношения с Ога-несовым.

Спустя некоторое время после выступления Сталина на съезде партии и прихода Оганесова в Статистическое управление Комиссариат рабоче-крестьянской инспекции9 принимает решение, несмотря на официально выраженную враждебность со стороны Попова, провести «кадровую проверку». Комиссия для этих целей была образована 25 июля 1924 года, но любопытно, что она не проделала никакой работы. Однако после этого решения партийная ячейка в ЦСУ проявляет активность и уже предлагает серию репрессивных мер и выступает с нападками непосредственно на управляющего. Она объявляет о проведении чистки, которая, однако, не дала ощутимых результатов. Тогда-то и становится определяющим вмешательство Оганесова. Он пишет непосредственно Сталину, испрашивая у него разрешение на прием и личное вмешательство.

42

В то же время он обращается к Попову, чтобы указать ему на все организационные недостатки Статистического управления. После того как он объясняет, что его приход в это управление непосредственно связан с выступлением Сталина на XIII съезде партии, он уточняет, что сам отказывается рассматривать основополагающую деятельность, то есть научную работу, считая, что ее изучением должна заняться специальная комиссия. Таким образом, он довольствуется только критическими высказываниями по поводу личного состава работников, подчеркивая, что

«по социальному составу — 11% (64 чел.) дворяне, 2,3% (13 ч.) — духовного звания, остальные называют себя мещанами и крестьянами или вовсе скрывают свое социальное положение, однако среди них оказались: родственники губернаторов, крупных промышленников, бывшие помещики, белые офицеры и находившиеся на территории белых в период гражданской войны (45 чел.). Прием сотрудников по кумовству и родственным связям является системой, в связи с чем в ЦСУ... 82 челов. — женщины, в возрасте от 45 до 60 лет и выше...

Ряд антиреволюционных элементов нашли убежище и покровительство в ЦСУ. (Пример: Макаров и Макарова — родственники золотопромышленников, Лимкина — арестована за меньшевистскую агитацию, Мухин — выслан из Башреспублики за политическую неблагонадежность и мн. др.)

В противовес всему изложенному — коммунистов за 6 лет было только 3 и то низших сотрудников. Попытки вовлекать коммунистов постоянно разбивались о враждебное сопротивление администрации ЦСУ»10.

Оганесов предлагает провести чистку, которая не затрагивала бы научных работников. В докладной записке, направленной Попову, он сохраняет уважительный тон, но защищает аргументы из статьи, опубликованной в «Правде» 20 июля 1924 года, в которой приводились сведения об общей численности работников и подчеркивалась излишняя свобода высказываний в ЦСУ11. Он продолжает:

«Павел Ильич, Вы, наверно, скажете, что это мелочь... но я скажу Вам: нет, это не мелочь... нужно гнать их вон в шею, будет лучше, они вам не друзья»12.

В октябре Рабоче-крестьянская инспекция создает новую комиссию для изучения личного состава13, в которую входят представители инспекции, партийной ячейки, руководства Статистического управления (в частности, Попов) и ГПУ14, нацеленного на политические репрессии. Оганесов не входил в ее состав, но продолжал играть важную закулисную роль.

43

Чистка

Работа комиссии продолжалась с 4 по 12 ноября 1924 года. Напряженность в отношениях между Поповым и Молочнико-вым, представителем ГПУ, была значительной. Первый противился в первую очередь систематической проверке всего личного состава и требовал составления предварительного списка для проверки. Его требование было принято, а это, в свою очередь, доказывает, что даже в трудной ситуации сфера влияния Попова была весьма обширной. Он сам предложил для включения в список только одну фамилию, фамилию одного из коммунистов... Все остальные, вошедшие в список, были предложены совместно ГПУ и партийной ячейкой, которая в этом сыграла превалирующую роль. Последняя предлагает включить в список сто три фамилии из шестисот восьмидесяти четырех человек, работавших в ЦСУ, включая Попова и его заместителя Пашков-ского. В окончательный список эти две кандидатуры не войдут, и список будет состоять из ста одной фамилии15. Ячейка начинает играть решающую роль, отбирая кандидатов для контрольной проверки. В результате всей этой затеи она укрепит свои позиции, поскольку список останется секретным. Таким образом, она вместе с другими членами комиссии располагает сведениями о том, кто из сотрудников учреждения оказался под угрозой увольнения.

Протоколы, составляемые в ходе каждого из пяти заседаний комиссии, позволяют понять логику, которой она руководствовалась в своей работе. Приводимые ниже выдержки из одного из протоколов, составлявшихся после каждого заседания, проливают свет на критерии принятия решений16.

Таблица 2

Слушали

Постановили

1. Михайловский В.Г., Завед. отделом, 52 г., ст. ст. 28 лет. Т. Молочников считает необходимым заменить Михайловского членом РКП(б) ввиду того, что Михайловский почти не бывает в отделе, что отражается на ходе работ отдела, и кроме того характеризует Михайловского как антисоветский элемент.

Т. Попов считает Михайловского ценным работником и находит невозможным замену Михайловского другим лицом.

Оставить Михайловского, как специалиста.

Заменить одного из помощников Михайловского членом РКП(б).

44

Окончание табл. 2

Слушали

Постановили

3. Гайдарова Г.И. — пом. зав. отд., мещанка, отец присяжн. поверен., ст. ст. 7 лет.

Т. Кибинев характеризует ее как антисоветский элемент, манкирующую служебными обязанностями.

Считать, что пом. зав. Гайдарова может быть заменена, так как не является статистиком-специалистом, временно оставить в должн. пом. зав. отд. впредь до замены ее чл. РКП(б).

4. Даниленко С.С. — делопроиз-водит. отдела канц. работ с 1919 г., ст. ст. не является, мещанка, 40 лет. Т. Молочников характеризует Даниленко как антисоветский элемент.

Т. Кибинев характеризует Даниленко как человека, враждебно относящ. к партии и профорганизациям, и считает необходимым снять ее с работы. Т. Попов возражает против снятия ее с работы.

Снять с работы как антисоветский элемент, заменив Даниленко членом РКП(б).

Антисоветская позиция, социальная принадлежность или же квалификация как «чуждый элемент» служили главным основанием для требований об увольнении, формулируемых либо Кибиневым, представителем партийной ячейки, либо Молочни-ковым, представлявшим ГПУ, которые были наиболее активными членами комиссии. Попов брал слово преимущественно для того, чтобы оспорить утверждения и поставить во главу угла профессиональную ценность статистиков. Он сделал только одно исключение по отношению к помощнику заведующего отделом промышленной статистики A.M. Буфатину17. Между тем Кибинев характеризовал его как одного из лучших работников этого отдела! Таким образом, друг другу противостояли две непримиримые позиции.

В действительности все усилия комиссии сводились к тому, чтобы заменить отдельных работников, попавших в список, членами партии. Попов стремился обратить такую стратегию на пользу Статистическому управлению, настойчиво подчеркивая, что коммунистов, обладающих нужной, уже сформировавшейся компетенцией, просто нет. Он надеялся таким способом не допустить осуществления принятых решений. Тем не менее из ста одного рассмотренного дела решение об увольнении было принято в шестидесяти трех случаях. Среди подлежащих увольнению за социальное происхождение двадцать семь квалифи

45

цировались как дворяне, семеро как «почетные граждане», четверо как дети духовных лиц, девять как дети чиновников, и только шестнадцати было поставлено в упрек иное социальное происхождение. В конечном счете собственно статистики особенно не пострадали, чистка затронула главным образом административный персонал18. Тактика Попова, состоящая в том, чтобы как можно решительнее защищать первых в силу их компетентности, дала результаты, зато она привела к тому, что ЦСУ лишилось части своих управленческих кадров. Эта позиция имела целью сохранить в первую очередь людей, составляющих основу научного обеспечения выполняемой работы. В итоговом докладе комиссии подчеркивается неконструктивная позиция Попова:

« ...В то время как большинство высказывалось за снятие, Комиссия все же не могла добиться согласованности в своей работе с представителями ЦСУ. Все эти дворянки-старухи, впервые взявшиеся за работу в советских условиях, чтобы получить трудовые документы и избавиться от более тяжелой работы и др. "неприятностей" советского строя, защищаются представителями ЦСУ как опытные работники и пришедшие в ЦСУ в трудное для него время, чтобы спасти советскую статистику»19.

В докладе делается такой вывод:

«Мы считаем, что проведение в жизнь наших постановлений будет первым шагом к окоммунизированию важнейшего для Союза аппарата ЦСУ, и партийные органы в дальнейшем должны обратить на него самое сугубое внимание».

Тем не менее эта первая операция по контролированию личного состава мало способствовала увеличению численности коммунистов. 1 ноября 1924 года в ЦСУ насчитывалось все еще лишь пятнадцать членов партии и пять кандидатов20. Поэтому некоторые коммунисты рассматривали данную чистку как неудавшуюся и подавали в отставку в начале 1925 года. Так случилось, в частности, и с секретарем ячейки в январе 1925 года, который писал:

«Атмосфера [в ЦСУ] была насыщена антисоветскими настроениями благодаря тому, что в аппарате ЦСУ подавляющее большинство сотрудников аппарата состояло в лучшем случае из чуждого, а в худшем случае враждебных и Компартии и Соввла-сти элементов...

В октябре 1924 г. Попов, предъявив мне как секретарю ячейки партбилет, просил зарегистрировать его как члена комячейки. То обстоятельство, что т. Попов, не подавая заявления своего в ячейку о приеме его в ряды РКП(б), получил партбилет, нас обескуражило. На наш запрос Хамовнический Райком сообщил, что т. Попову партбилет был выдан на основании Постановления Орг-бюро ЦК РКП(б)»21.

46

Огорчение этого активного коммуниста, таким образом, только усилилось благодаря вступлению Попова в члены партии в октябре 1924 года. Членство в партии ему было предоставлено непосредственно Центральным Комитетом22, а партийная ячейка ЦСУ была проинформирована об этом самим Поповым! Следствием его вступления в партию стало то, что политическая ситуация внутри управления коренным образом изменилась. Поскольку партийная ячейка была наиболее резко настроена против личного состава Статистического управления, а особенно против его управляющего, вступление в партию Попова и его присутствие на партийных собраниях грозило спутать все карты. Но, по всей видимости, члены первичных организаций хотя и были проводниками партийного влияния, сколько-нибудь решающей роли не играли. Этим может объясняться упорство, с каким Попов противился политическому вмешательству в тот период.

Противостояние

И в самом деле, едва только решение комиссии по чистке было принято, Попов сделал все возможное, чтобы не выполнять его. В феврале 1925 года он направляет в Рабоче-крестьянскую инспекцию список лиц, которые были уволены. Их всего лишь двадцать! И что особенно примечательно, он, по всей видимости, пытается заманить комиссию в ловушку, включая в него нескольких лиц, по которым она не принимала решения и которые уволились или были уволены совсем по другим причинам. Кроме того, он взял на работу только пятерых новых сотрудников, коммунистами из них были лишь четверо. Пятый, Старовский23, не член партии, станет в 1939 году руководителем Статистического управления24.

Инспекция не замедлила отреагировать и обжаловала такие действия уже 14 февраля. Она подчеркнула также, что ничего не было сделано для улучшения трудовых отношений. А это вынудило активных членов партии уйти из управления25.11 марта Попов направляет новый список, опять-таки содержащий фамилии только двадцати шести человек, из которых двое сами подали заявление об уходе, в частности Копии, один из активных коммунистов, работавший там со дня основания управления и особенно враждебно настроенный против руководителя ЦСУ. На этот раз Попов принял на работу двадцать человек, но из них только восемь были коммунистами. Вызванный в инспекцию 22 мая, он «категорически отрицал медленность проведения в жизнь указанного постановления, мотивируя свои соображения тем, что постановлением Коллегии срок исполнения ему не указан и что работа в этой области, по его соображениям, им проделана достаточная»26. В заключение он пишет,

47

что не будет больше действовать в этом направлении, так как считает список ошибочным и требует его пересмотра.

Инспектор, ответственный за это дело, возражал, но, тем не менее, такое новое рассмотрение состоялось, что свидетельствует как о поддержке, которую Попов еще сохраняет в верхах, так и о противоречиях внутри политического аппарата в тот период. Инспекция возвращается к своему первоначальному решению в отношении шестнадцати человек. Попову этого мало, в связи с чем он пытается обратиться к высокопоставленным политическим деятелям. Со своей стороны, 29 августа Михайловский, заведующий отделом демографической статистики, которому грозило увольнение, но который в итоге удержался на своей должности, пишет непосредственно Каменеву, бывшему в то время заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров. Это письмо было передано Куйбышеву, комиссару Инспекции. Михайловский просит его «оказать содействие сохранению работоспособности отдела демографии»27, отмечая, что комиссия потребовала отстранения различных лиц без конкретных на то оснований.

16 октября 1925 года, то есть почти через год после начала чистки, состоялось новое заседание комиссии для рассмотрения девяти последних спорных случаев. Между тем Попова вынуждали уволить еще тридцать семь человек. Инспектор, ответственный за дело, терпение которого иссякло, пишет докладную записку, чтобы прояснить ситуацию:

«В третий раз и, надеюсь, в последний раз я ознакомился с заявлениями ответственных руководителей ЦСУ т.т. Попова, Авилова и Михайловского по вопросу об оставлении сотрудников, назначенных к увольнению...

Вновь по этому делу я сносился с ГПУ т. Молчаниновым [!]. Беседовал из ЦСУ с тов. Осиповым, Управляющим делами ЦСУ, с тов. Шишковым, членом Коллегии ЦСУ и ученым секретарем...

В заключение я должен со всей откровенностью сказать, если мы и дальше позволим тянуть канитель с увольнением, то мы сами своей собственной нерешительностью будем подрывать авторитет ЦК РКП(б) и Наркомата РКИ»28.

В этой докладной записке много говорится о напряженной обстановке, в которой происходила чистка, об очень сильном сопротивлении Попова и его административного аппарата, но также и о росте силы контрольных органов. В конечном счете Оганесов быстро исчезает со сцены, как только его работа заканчивается, а два члена партийной ячейки увольняются. Наконец, Попов получает свой партийный билет. Первоначальная манипуляция, по существу создающая внутреннюю напря

48

женность, уступает место более жестким методам контроля и чистки, результатом которых стало упрочение связей, закрепленных в институциональном плане, между управлением и партией. Попов располагает значительным полем для маневрирования, что позволяет ему добиваться многоразового пересмотра списков предложенных кандидатур. Тем не менее власть контрольной комиссии усиливается по мере того, как ведутся обсуждения, а увольнения избегают в конечном счете лишь несколько человек из шестидесяти трех включенных в список.

В 1924-1925 году произошел крутой поворот: роль контрольных комиссий и ГПУ усилилась, а это вело к утрате ЦСУ части своей институциональной и политической самостоятельности. Проведенная чистка предвосхитила все возрастающее вмешательство репрессивных органов в разрешение управленческих конфликтов. А на примере Оганесова можно наблюдать также появление новых персонажей, а именно — партийной бюрократии. Эта личность, подобных которой позднее можно будет встретить гораздо чаще, своей карьерой была обязана не особой профессиональной квалификации, а принадлежности к партии. Его продвижение по службе — путь партийного выдвиженца. Его деятельность оказывается тем более осуществимой, что он не поддерживает никаких прочных отношений с членами управленческого аппарата, в который проникает. Обязанный с самого начала выполнять контрольные и партийно-политические задачи, он только по этой причине становится руководителем после получения высшего технического образования в период Великого перелома, в контексте политики обновления кадров в начале 1930-х годов29.

«Ваша большевистская идея»

Представление об общей атмосфере, царившей в Статистическом управлении, и характере отношений между людьми дают переписка и протоколы, относящиеся к его работе. Множество деталей, фиксируемых этими документами, позволяют восстановить картину повседневной жизни управления, в частности, в обстановке конфликтов и сильной напряженности начала 1920-х годов.

В конце 1924 года это была жизнь людей, по большей части сформировавшихся до революции и вышедших из социальных слоев, не обладавших революционной легитимностью в глазах новых руководителей. Почти треть из них имела буржуазное происхождение, пятую часть составляли выходцы из дворянства, как потомственного, так и не потомственного, некоторые происходили из духовных слоев. Бо

49

лее четверти пытались вообще не указывать свое социальное происхождение30.

Возникло расхождение между взглядами политических руководителей на статистиков, получивших образование до революции, и тем, как они сами себя представляли. Социальные категории, которые использовались первыми, отвергались вторыми. Так, Михайловский, когда защищал свою помощницу Гайдарову, отмечает, что она была дочерью агронома. В качестве критерия, который большевистские руководители стремились навязать для классификации сотрудников, он использует профессиональную, а не классовую принадлежность. Статистики подчеркивали значимость профессиональной специализации в классификациях индивидов и утверждали иерархию между ними, которая основывалась на достигнутом уровне компетентности. Политические руководители, со своей стороны, манипулировали типологией классовости, сведенной к пяти-шести группам, и отрицали профессию как элемент не только личностной характеристики31, но и характеристики социального расслоения. Таким образом, у них было упрощенное представление о социальном мире, сведенное к нескольким группам, разделенным антагонистическими интересами.

Глубокий антагонизм существовал также между ответственными работниками, сформировавшимися до революции, их ближайшими родственниками и друзьями, с одной стороны, и новыми, малоквалифицированными работниками, вышедшими из низов. На этой почве и будет развертываться практика обвинений в адрес руководителей ЦСУ. В частности, руководство квалифицировалось членами партии как цитадель, противящаяся кадровому обновлению, рассадник кумовства. Резкость нападок на этот тип отношений соответствовала политическим установкам, нацеленным на подрыв основ социальной стабильности, в частности — различных форм отношений профессиональной, дружеской, семейной солидарности, которые укрепляли сопротивление персонала этого управления политическим решениям.

В противоположность этому, партийная ячейка предстает как полностью изолированная, рассматриваемая статистиками как сборище отдельных лиц, склонных к насильственным действиям и не представляющих собой профессиональную среду, равно как и спаянную группу, обладающую легитимностью в их глазах. Один из ее членов пишет:

«...Имеющиеся члены партии с высшей квалификацией не могли найти применения своих познаний в стенах ЦСУ в силу того, что администрация, состоящая из "своих людей", вела определенную линию выживания коммунистов, как это было с

50

товарищами коммунистами на съезде статистиков в 1922 году... На каждом шагу дается чувствовать, что "мы вас терпим, как навязанное нам зло"»32.

Социальная разобщенность оказывается, таким образом, и разобщенностью политической, что, в свою очередь, все больше и больше усиливает напряженность в отношениях на рубеже 1920-х и 1930-х годов. Из протокола общего собрания видно, что служащие управления крайне неактивно включались в политическую работу.

«Нашему коллективу (заявляет Оганесов) недостает гражданского духа. Люди очень мало участвуют в собраниях, митингах и манифестациях. Они не ходят на общие собрания, организуемые партийной ячейкой»33.

Большая часть персонала открыто выражала враждебность по отношению к большевикам вообще, равно как и к большевикам из Статистического управления, которые, как правило, не были специалистами, но выдвигали требования новой легитимности и новой авторитетности от имени революции и большевистских принципов. Часто свободно высказывались враждебные заявления, к примеру, в ходе общего собрания, на котором Оганесов выступил с отчетным докладом о работе комиссии по чистке, он цитирует слова «некой Бабаевой», которая якобы заявила:

«Напрасно, мол, хотят нас организовывать, что нам ваша большевистская идея, нас нечего организовывать, мы не дети. Вы не забудьте, что у нас разная идеология и разные интересы, что у нас в ЦСУ работают разношерстные люди»34.

Напряженность в повседневных отношениях проявлялась, в частности, в мелкой зависти, что могло стать основанием для обвинения, а затем и увольнения. Например, Михайловский пишет Каменеву, чтобы защитить одну из своих сотрудниц, отмечая:

«[Критическое замечание] тов. Кибинева формулировано буквально так: "манкирует службой и является антисоветским элементом". Это [неразборчиво] утверждение т. Кибинева (ныне уже уволенного из ЦСУ) является возмутительной ложью и, как мне достоверно известно, продиктовано только желанием свести личные счеты: т. Кибиневу хотелось выжить Чеканинскую из занимаемой ею казенной комнаты35».

Столкновения из-за нехватки помещений были обычным явлением. Нервозность персонала только усугублялась секретностью, в атмосфере которой проводилась чистка. Что же касается первой операции этого рода, то она вызвала чувство стра

51

ха. Поэтому Попов выдвигает успешно реализованное требование: беседы с людьми должны проводиться, «дабы не нервировать аппарата»36. Напряжение достигло апогея во время общего собрания, на котором Оганесов взял слово, чтобы объявить о чистке и обосновать ее. Он стал объектом нападения, когда уходил с собрания, и потерял сознание37. Доклад, подготовленный партийной ячейкой по этому поводу, без всяких прикрас передает атмосферу, царящую в Статистическом управлении, с достаточной точностью описывает нетерпимость в личных и служебных отношениях между людьми:

«Тов. Оганесов, тотчас же по прибытии своем в ЦСУ, поднял вопрос о чистке аппарата от нелояльных и непригодных элементов. [...] Этот факт создал в стенах ЦСУ чрезвычайно тревожное и озлобленное настроение, которое вышло далеко за пределы круга непосредственно задетых чисткой лиц, так как по понятным причинам список вычищенных сохраняется в тайне и никто из сотрудников ЦСУ не может с полной уверенностью сказать, что он этой чисткой не задет. [...] Само собой разумеется, что объектом озлобленного настроения сотрудников ЦСУ является тов. Оганесов, которому приписывается и инциатива и наиболее активная роль в этой чистке. Это настроение особенно рельефно выявилось на последнем общем собрании сотрудников, с активным участием т. Оганесова... В процессе дискуссии по этому вопросу по адресу коммунистов раздавались возгласы: "кровопийцы"... "долой", "сволочь" и т.д.»38

Личность Оганесова воспринималась как символ насилия, насилия политического и, может быть, расистского (он был выходцем с Кавказа):

« Самое покушение состоялось через два часа после собрания, при выходе тов. Оганесова из ЦСУ. [Далее следует описание этого покушения, во время которого Оганесова сильно ударили, после чего он долгое время находился без сознания.]

Мы сразу же и единодушно отвергли версию о покушении по ошибке, так как... тов. Оганесов одет в шинель комсостава, в кавказской шапке, с типичным кавказским лицом: такие фигуры встречаются очень редко в Москве...

...Мы полагаем, что массовые аресты среди неблагополучных элементов ЦСУ... дали бы богатый материал для следствия»39.

Жесткость обращения ячейки (требование провести массовые аресты) предвосхищает то, что произойдет в 1930-х годах. Наконец, она свидетельствует уже о частичной потере законной власти административной иерархией перед лицом политического вмешательства, дающего в руки членов партии власть, которой они не располагали внутри ЦСУ.

52

«И пошло здесь над нами тиранство»

Доносы — это форма народного самовыражения, традиционная для России40. В советское время было модным рассматривать их как результат разрыва социальных связей или как следствие прямого подстрекательства со стороны советской власти с целью манипулирования и использования в социальных и межличностных конфликтах в коллективе41.

Некоторые доносы, вызванные чисткой 1924 года, еще не имели четко выраженной политической направленности, а выражали скорее социальное напряжение, существовавшее между несколькими малоквалифицированными работниками ЦСУ и основной массой его служащих и специалистов по статистике. Они относятся главным образом к повседневному поведению членов коллектива, настроенных враждебно по отношению к партии. Два шофера, Н.И. Смирнов и Титов42, заявляют о своей революционной сознательности, своей преданности новому строю как основе для лучшего разоблачения позиций, занимаемых остальными работниками:

«Прибыли мы в 1920 году из автомобильной роты как красноармейцы на должность шоферов ЦСУ, и пошло здесь над нами тиранство. Продовольствие нам почти не давали, прямо с голоду умирали, хотя и полагалось нам, но все оттягивали»43.

Употребив слово «тиранство», они хотели отметить существование пережитков старого строя и подчеркнуть тем самым живучесть социальных антагонизмов.

Истопник Чургунов прибегает к тем же методам: сплетни превращаются в разоблачения44, и в ход идет такая наполненная глубоким смыслом терминология, как «тирания» и «эксплуатация»45. Он уличает некоторых лиц и в расхищении средств ЦСУ, и в использовании автомашин в личных целях для поездок за продовольствием в сельскую местность. Затем следуют обвинения, сначала расплывчатые, по поводу явно враждебного отношения к новой власти:

«Когда приходилось спрашивать, то только одно получалось: что, мол, мы в этом не виноваты, а виновата Советская власть, она нарочно вас и морит с голоду, несмотря на то, что вы ее защищаете. [...] мы вам не партийные и не саботажники»46.

Позже обвинения становятся более целенаправленными. Управляющий делами К.А. Ломов становится объектом обвинений, выраженных в самых резких тонах, которые станут нормой в 1930-х годах:

«У Константина Андреевича Ломова [...] отношение было к нам самое контр-революционное. Когда к нему приходишь, то

53

получаешь ответ: "Вы мне не мешайте работать, да вообще я с вами и разговаривать не желаю, с некультурными людишками". [...] даже такие были случаи, что если назовет какая-нибудь курьерша Ломова товарищем, а не господином, то расчет в одну минуту. Вот какие были случаи. Он мог бы и нас тоже выгнать, но мы были красноармейцы и насчет этого он был слаб. Во время Кронштадтского мятежа, [...] они подняли головы все кверху, это были Павел Петрович Любимцев и Константин Андреевич Ломов, которые говорили, что молодцы матросы. Я как сейчас помню, в эти дни ходил к Ломову, и он только смеялся над нами и говорил: теперь ваша политика пропала...

У нас ЦСУ — это все помещицы, дочери губернаторов, вся чистокровная буржуазия, которая и до сего времени еще живет по старой привычке.

К.А. Ломов был у нас и есть по сие время царь и бог»47.

Эти письма отражают еще не полностью сформировавшееся конфликтное сознание48. Их авторы постоянно противопоставляют «мы» и «они». «Мы» — это исключительно разоблачители, которые безуспешно пытаются привлечь на свою сторону других членов коллектива, чтобы хотя бы создать видимость борьбы одной группы против другой. Так начинает развиваться процесс утверждения собственной важности, позволявший сделать «нормальным» разоблачение, когда оно выводится за рамки простой личной жалобы посредством обобщения ее предмета и значимости49. Но пока он идет медленно, и разоблачения кажутся малообоснованными и не увязанными с действующими законами.

Шоферы пытаются апеллировать к социально-политической легитимности, которую связывают исключительно с тем, что в прошлом они служили в Красной Армии. Слово « красноармейцы » пять раз упоминается в письме50. Это становится основанием для новой социальной идентификации: они — солдаты законной власти, власти большевиков. Никаких ссылок не делается на рабочее, крестьянское или какое-либо другое социальное происхождение, которое могло бы узаконить их позицию каким-то иным образом.

А вот местоимение «они» оказывается более глобальным и относится к недифференцированной группе, связанной с царским, буржуазным прошлым угнетателей. Этот набор слов оказывается вместе с тем более разнообразным. «Они» — это те, кто причастен к тирании, царизму и религии, кто придерживается «контрреволюционной» позиции, вызывающей неприязнь. Сама такая позиция означает отстранение одновременно социальное (употребление обращения «господин», а не «товарищ») и политическое (использование выражения «ваша политика» для обозначения политики большевиков). В используемой тер

54

минологии смешаны социальные понятия и обличительные эпитеты: «помещицы, дочери губернаторов, чистокровная буржуазия, сохранившие свои прежние привычки белогвардейцы и кровопийцы, черносотенцы51».

Эти письма свидетельствуют о том, что меняется характер доносов: на смену свойственному прежнему режиму доносу приходит новый, с чертами, характерными для большевистского СССР52. Необходимо отметить, что большевистский классовый язык пока еще не употребляется.

Тем не менее эти разоблачения в прямом смысле слова не являются единственными способами постановки под удар того или иного человека. Нападки, объектом которых стал Попов, были совсем иного рода. Их можно рассматривать как классическую форму конфликта между руководителем администрации и частью персонала. Упреки в его адрес указывают на то, что не принимались во внимание их требования, на неприязнь, выраженную Поповым ко всему, что исходило от партийной ячейки, повседневные неприятности, такие, как невозможность пользоваться по своему усмотрению помещением для собраний. Попов характеризуется партийной ячейкой как

« ...бюрократ, не имеющий никакого желания привлечь и использовать членов РКП(б) и профорганизации. Он игнорирует требования комячейки и профорганизации и лицемерно действует по отношению к Центральному органу партии. [...] Диктатор, не дающий проявить другим сотрудникам творческой силы и инициативы»53.

По всей видимости, в начале 1924 года все эти разногласия не выходят за рамки классического трудового конфликта и не могут пока истолковываться как осуждение власти, поскольку она еще окончательно не стабилизировалась. И все же они приобретут совершенно иное значение вместе с усилением роли партии внутри ЦСУ и, в частности, с приходом Оганесова. Однако оставление Попова на его должности и его вступление в члены партии быстро сводит их к обычному конфликту. Напротив, ожесточенность, проявленная ячейкой в отношении некоторых лиц, в частности — администратора Ломова, все больше становится похожей на практические действия по разоблачению. Действительно, выдвинутые против него обвинения граничат с явно выраженным требованием о его устранении. Если учесть важность этого учреждения, становится понятным смысл критики по поводу повседневного поведения его сотрудников, которая приобретает разоблачительный характер. Превращение обвинений в орудие борьбы, их легитимация контрольной комиссией и использование время от времени ГПУ изменяют их природу. Доносительство представляет собой не столько процесс как таковой, сколько инструмент борьбы54.

55

«Внедрять повседневный надзор»

Другая форма надзора и социального контроля, которая в то время существовала, исходила непосредственно от ГПУ. Этот орган располагал относительно точными сведениями о социальном происхождении персонала, часть которых поставлялась партийной ячейкой. Анкеты, заполняемые при приеме на работу, служили главным источником этих сведений, но, по всей видимости, ГПУ, за несколькими исключениями, не было способно установить точным образом социальное происхождение тех людей, которые его «скрывали». Оно не имело возможности навязывать что-либо в этом отношении, кроме того, что ему сообщалось. К категориям, которые обычно использовались для обозначения социального происхождения (дворянин, духовный, мещанин, интеллигент, чиновник) добавляется факт пребывания на территории, занимаемой белой армией в период гражданской войны. Ранее выполняемые политические функции сообщаются очень редко либо потому, что они не были известны, либо потому, что персонал ЦСУ политикой не занимался.

ГПУ также черпало свою информацию из сообщений партийных ячеек, созданных по месту жительства персонала, которые собирали сведения об антисоветской или даже враждебной позиции того или иного лица, об образе жизни и средствах, которыми оно располагало. Слухи, которые ходили на работе, передавались, скорее всего, некоторыми работавшими там коммунистами. Но сведения были неточными и сводились к обвинениям в антисоветском поведении или к осуждению позиции, занимаемой во время мятежа в Кронштадте. Они отражали, главным образом, внутреннее соперничество, зависть и подозрение к кому-нибудь из представителей элиты, вышедшей из привилегированных слоев, существовавших до революции. Заявления, которые делались по таким вопросам в ходе общих собраний личного состава, в ряде случаев письменно фиксировались и передавались куда следует.

Все это дает возможность составить представление о двойственном имидже общества и осуществляемом им контроле на протяжении первых десяти лет после революции. С одной стороны, наглядно видно, как происходило становление системы контроля, которая по прошествии пяти лет оказалась уже хорошо обкатанной. А с другой — становится понятным, как возникла система сбора сведений, которую реформы 1921 года в рамках новой экономической политики (НЭП), не столь жесткой, оставили прежней. С одной стороны, ГПУ уже располагало множеством личных дел, легко доступных для работы, даже если они и оставались еще не полными. А с другой — только некоторая вольность в тональности, даже просто выражение откровенной враждебности к нескольким коммунистам

56

Статистического управления, созданного в 1918 году, быстро истолковывается как антикоммунистическая и антисоветская позиция.

Банальность?

Конфликт, возникший в ходе чистки 1924 и 1925 годов, говорит о некоторой банальности в жизни управления, где изо дня в день происходят мелочные местечковые столкновения и трения, распространяются слухи, что a priori не могло получить сколько-нибудь широкого размаха. Такая ситуация кажется банальной, так как на первый взгляд подобное можно видеть повсюду и в других местах, в любой стране, в какое угодно время. Поначалу партийная ячейка противится этому в традиционных формах. Нет ни особо сильных столкновений, ни чрезмерно силовых конфликтов. До конца 1923 года ничто не позволяет предвидеть интенсивность конфликта, который возникнет позже.

Пертурбационным элементом в данном случае выступает то, что идет, извне, от ряда решений, которые в конечном итоге изменяют критерии легитимности и места, отводимые индивидам и группам, входящим в это управление. Партийная ячейка внезапно начинает занимать чересчур важное место по сравнению с тем, что она занимала ранее, а несогласие, выраженное совсем незначительным числом лиц, со всей существующей служебной иерархией вдруг становится легитимным. Это ведет к образованию сплоченной группы, представляющей основную часть личного состава и противостоящей этой незначительной по численности группке, отношение к которой до того времени было неприязненным. Обвинениям и нападкам с ее стороны подвергается любое поведение, рассматриваемое как проявление прежних привилегий. Ревность и зависть находят политические обоснования, чтобы вылиться наружу. А вот обозначение «специалист» («спец») еще не превратилось в обличительную категорию, как это произойдет в конце 1920-х годов.

Вместе с тем эта пертурбация остается под контролем различных высокопоставленных лиц, принадлежащих к кругу центральной политической власти. Включив управляющего ЦСУ в комиссию по проверке личного состава, а затем выдав ему партийный билет, политические руководители умело подготавливают почву для быстрого возвращения к прежней ситуации, характеризовавшейся некоторой стабильностью. Ослабив внутреннюю сплоченность управления и вынудив его руководителя согласиться с проведением чистки, которой он не хотел, а, напротив, делал все, чтобы избежать ее, они дают ему возможность держать ситуацию под контролем и сначала даже избавиться от возмутителей спокойствия посредством их увольнения.

57

Несмотря ни на что, один вопрос все же остается. Стратегия, описываемая ниже, не была выражением действительного намерения, существовавшего с самого начала. Она является результатом противоречий и колебаний ответственных политических руководителей, которые отвечали ударом на удар. Проводившаяся чистка фактически показала, что стали появляться колебания и что требования вмешательства иногда удовлетворяются, хотя и не всегда. Поэтому во всем этом затруднительно было бы усматривать предустановленную конструкцию. Даже наоборот. Все эти различные формы вмешательства, быть может, и играли роль формирующего образца для последующих чисток. Можно предположить, что эта столь часто наблюдавшаяся стратегия дестабилизации, за которой, начиная с коллективизации, следовало усиление контроля, в ходе то единичных, то массовых операций, последовательно проводилась посредством первых экспериментов с чистками.

Ученый, администратор и большевик

Ученый и политик

В обстановке чистки 1924 года и критики, исходящей от руководящих партийных деятелей по поводу их работы, Попов и его ближайшие сотрудники не стали ввязываться в игру в политические обвинения, а стремились, напротив, отстоять приоритетность научного характера работы. Попов не отвечает на упреки в антисоветских взглядах или в социальном происхождении того или иного сотрудника ЦСУ, а, наоборот, систематически подчеркивает их научную и профессиональную значимость. В особенности он подчеркивает, что невозможно найти коммуниста, способного справиться с теми задачами, которые выполняли люди, попавшие под обвинения. Он настойчиво продолжает борьбу, которую вел против Ленина еще в 1921 году, чтобы защитить качество статистической продукции, создаваемой его управлением.

Он делает вид, что готов немедленно заменить обвиненных сотрудников, если бы такие коммунисты существовали. Руководитель отдела демографической статистики Михайловский поступает таким же образом, когда защищает своих сотрудников. Он доказывает, что ЦСУ не является особым инструментом новой социалистической власти, а представляет собою управление, которое имеет научную специфику, осуществляет операции с помощью уже достаточно определившихся процедур и принимает участие в европейских обсуждениях в этой сфере. Он подчеркивает, в частности, что подготовка переписи населения 1926 года представляет собой важнейшую задачу, требующую огромной компетенции, и, следовательно, в такой ответственный период ЦСУ должно быть ограждено от всякого риска дестабилизации1.

Этот конфликт был предвестником последующей дискуссии, которая будет основываться на концепции противопоставления буржуазной статистики статистике социалистической, то есть противопоставления статистики как науки, нацеленной на поиск абсолютной истины и стоящей выше политики, статистике, служащей политике.

59

Сильный спрос со стороны Советского государства на числовые данные приводит Попова и его сотрудников к необходимости глубоко поразмыслить над рациональностью используемых статистических категорий и улучшением оценочных методов. С их точки зрения, эта работа не имеет никакого политического содержания, за исключением того, что относится к новому виду государственных требований. Их позиция — это позиция статистических управленцев, которые поставили себя на службу строительству основ современного государства, то есть государства рационального, служащего общим интересам. Статистика обеспечивает его эффективность, поставляя цифровые данные для действия и предвидения2.

И здесь Попов совершенно недвусмысленно смешивает социализм, коммунизм и концепцию модернизации государства. В свое время та же вера в способность государства провести модернизацию подтолкнула его, как и многих других специалистов и экспертов в различных областях, к служению в начале 1917 года Временному правительству3. Но государство нуждается в том, чтобы научное знание освещало ему путь. Поэтому Попов со всей твердостью защищает научный характер статистики в ответ на критические замечания, сделанные Бухариным и Зиновьевым в июне 1924 года:

«Я не сомневаюсь, что тов. Зиновьев, говоря, что статистика "врет", не имел в виду статистики, как научной дисциплины, ибо сказать вообще, что "статистика врет" — значит сказать, химия врет, физиология врет — все науки врут. [...] Поэтому-то статистика не может в каждый данный момент дать желаемых цифр. Она дает материал для объективного изучения действительности. Она дает цифры, отображающие жизнь... Не нужно стараться получить желаемую цифру. Всегда необходимо вдумываться в цифры, отражающие жизнь так, как она есть [...]»4.

В ответ на критику в статье, появившейся 2 февраля 1925 года в журнале Госплана «Плановое хозяйство», он вновь со всей убедительностью отстаивает эту позицию:

«Не подумайте, уважаемые товарищи, что я против критики. О нет! Критика всегда полезна, полезна она и тогда, когда критик подвергает добросовестному разбору научное учреждение, полезна и тогда, когда она поверхностна, пристрастна, неверна и в своих исходных предпосылках, и неверна в своих выводах. В первом случае критика непосредственно помогает научной работе научного учреждения и его работникам, во втором — она как бы демонстрирует перед научными исследователями те ошибки, которых он избежал в своей работе, ту поверхностность и слабую разработанность в трактовке темы, которую дает плохо ориентирующийся критик в вопросе, который он не смог охватить. [...]

60

Да будет нашим лозунгом: "Даешь научную и добросовестную критику!"»5

Что касается Попова, то ученый в нем брал верх над политиком, наука и прикладная наука для него относятся к разряду реальностей, которые подчиняются своим собственным законам. Политические ссылки на Ленина или Октябрьскую революцию являются вторичными и используются только для того, чтобы оправдать законность статистического управления, а не его работу. А оправданием для нее служит только научность.

Сталин не разделял этого мнения. На XIV съезде партии он нападает на Центральное статистическое управление. Он начинает свое выступление с трибуны съезда 18 декабря 1925 года с сильной критики нескольких числовых данных, представленных ЦСУ:

« ...Практически он [крестьянский вопрос] стоит так, что после того, как мы Октябрьскую революцию проделали, помещиков выгнали и землю роздали крестьянам, ясно, что Россию мы более или менее осереднячили6, как выражается Ленин, и теперь середняк составляет в деревне большинство, несмотря на процесс дифференциации...

Если поверить [некоторым] руководствам, то оказывается, что при царе бедноты было у нас что-то около 60%, а теперь у нас 75% ; при царе кулаков7 было что-то около 5%, а теперь у нас 8 или 12% [...] Эти цифры — хуже контрреволюции. Как может человек, думающий по-марксистски, выкинуть такую штуку, да еще напечатать, да еще в руководстве? [...] Ежели при царе проводилась политика насаждения кулака, [...] если правительство было такое, что оно гнало вовсю дифференциацию, и всё-таки было бедноты не более 60%, то как могло случиться, что при нашем правительстве, Советском правительстве, когда частной собственности на землю не имеется, т. е. земля изъята из обращения, стало быть, существует эта препона против дифференциации, после того как мы занимались раскулачиванием года два, когда мы от всех методов раскулачивания до сих пор еще не освободились, [...] — как могло случиться, что при таких препонах у нас оказалось будто бы гораздо больше дифференциации, чем при царе, гораздо больше кулаков и бедняков8, чем в прошлом? Как могут болтать такую несусветную чепуху люди, именующие себя марксистами? Это ведь смех один, несчастье, горе (Смех)»9.

Для Сталина политика советского государства направлена на конкретную цель, которая обязательно достигается или только поставлена, поэтому цифры, которые могут подтвердить ее, — хорошие; в противном случае они ложные, ибо политика, проводимая большевиками, идет в правильном направлении.

61

Попов открыто отвечает ему 22 декабря 1925 года. В письме, выдержанном в исключительно жестких тонах10, он настаивает на исправлении информации, с которой выступил Сталин:

«С кафедры партийного Съезда, говоря о работе ЦСУ, Вы сделали ряд кеверкыхи[ложных] утверждений.

Вы один из ответственнейших руководителей партии, и я надеюсь, что Вы не откажетесь с кафедры того же Съезда исправить свои неверные утверждения. [...]

1) Неверно [ложно] Ваше утверждение, что будто бы по ЦСУ выходило, что товарных излишков у зажиточных оказалось 61%. Неверно [ложно] это потому, что хлебофуражный баланс, как определенная статистическая операция, не мог определять товарные излишки [...]

Вас, во-первых, несомненно, неверно информировали о сущности статистической операции (балансе), и, во-вторых, Вы (когда присутствовали в Политбюро12) не обратили внимания на мои категорические заявления, что хлебофуражный баланс ни в коем случае не определял товарных излишков и не мог определять.

2) Неверно [ложно] Ваше утверждение, что будто бы "недавно" ЦСУ дало цифру 42% товарных излишков. Неверно [ложно ] потому, что ЦСУ не давало такой цифры. Вы, очевидно, не совсем разобрались в тех цифровых данных диаграммы, которые я демонстрировал в Политбюро. [...]

3) Неверно [ложно] Ваше утверждение, что будто бы ЦСУ подгоняло цифры под то или другое предвзятое мнение.

Неверно [ложно] потому, что ЦСУ научное учреждение и мошенничеством не занимается и никогда не занималось. [...]

Ваша обязанность с той же высокой кафедры или опубликовать мое письмо, или заявить, что Ваши утверждения не соответствуют действительности.

Вы обязаны знать, что ЦСУ не частное учреждение. Оно научное учреждение, выполняет определенные работы, необходимые для социалистического строительства. [...]

Вы, стойкий и старый партийный товарищ, привыкли говорить правду, и поэтому я глубоко убежден, что Вы и теперь скажете и членам партии, и населению правду — что Ваши утверждения о деятельности ЦСУ не соответствуют действительности в указанном мною отношении.

С коммунистическим приветом, П. Попов»13.

Это письмо знаменательно тем, что в нем на одной странице изложено все, что составляет природу Статистического управления и позицию специалистов, ставших на сторону революции, но требующих признания их профессионализма перед лицом политики и доверительных отношений с центральным политическим руководством.

62