До 1937 года глубокие преобразования, которые затронули структуру статистической службы, ее руководство и личный состав за восемнадцать лет ее существования, кажется, не уменьшили ее способность к аргументированному сопротивлению. Сталин и его ближайшие соратники не смогли пока подчинить себе это управление.
С другой стороны, появление НКВД как нового действующего лица наряду с контрольными инстанциями, а в ряде случаев и вместо них, позволяет предполагать, что смешение контроля и репрессий мало-помалу будет иметь тенденцию к тому, чтобы стать единственной формой ответа на конфликты. Это смешение порождено невозможностью примирить научную законность с необходимостью отвечать на требования, адресуемые властью профессиональным управленцам. 1937 год может быть, в таком случае, истолкован как логическое завершение развития этой тенденции.
6
Теперь становится легко понятно, что представляло собой в период 1930-х годов проведение переписи населения. Между тем для разработки пятилетних планов необходимо было иметь актуальные числовые данные о трудоспособном населении — сельском и городском, занятом в сельскохозяйственном и промышленном производстве, о количестве детей школьного возраста и людей пожилого возраста. Все эти сведения были необходимы Госплану и любому другому ведомству, занимающемуся экономикой. Вместе с тем массовый и публичный характер демографической переписи превращает ее в обоюдоострое оружие. С одной стороны, цифровые данные должны были свидетельствовать о торжестве социализма в СССР и о целостности территории, узаконить существование государства нового типа и его непреходящий характер, подтверждать глубокие социальные преобразования в стране, стоящей на пороге коммунизма. Но, с другой стороны, было недопустимо, чтобы они разоблачали ошибки сталинского политического выбора, в частности огромный человеческий ущерб, причиненный форсированной коллективизацией.
Проекты переписи населения
Руководствуясь научной управленческой логикой, статистическая служба стремится как можно раньше провести перепись населения. Минаев, новый управляющий, предлагал провести ее уже с 1930 года. Именно на это укажет Квиткин в 1937 году, во время допросов после ареста. Вместе с тем это требование не было представлено на рассмотрение Политбюро, что показывает, что оно, скорее всего, не стало убедительным для высших политических инстанций1. Зато, напротив, проект с полной серьезностью рассматривался в 1932 году и был включен в повестку дня заседания Политбюро 22 апреля 1932 года. По представлению Молотова, на этом заседании было принято решение о проведении переписи населения в декабре 1933 года2. Опытная
101
Крайнее решение
перепись населения была проведена с 13 августа 1932 года3. Вопросник был очень похож на вопросник переписи 1926 года, качество которого было очень высоким4. Он содержал много конкретных вопросов о мобильности населения, об уровне грамотности и о профессиональном состоянии. Как и в 1926 году, жилищные условия остаются объектом особого внимания, в частности, это относится к случаям совместного проживания нескольких семей в одной квартире и наличия удобств (водопровод и т.п.). Логика статистической преемственности пока все еще превалирует, так как в этом проекте еще не находит выражения новое представление об обществе.
В апреле 1933 года перепись, проведение которой предусматривалось в декабре, была отсрочена и перенесена на 1934 год5. Она была еще раз перенесена в июне 1934 года, в этот раз — на январь 1936 года6. Высокопоставленные руководители партии и государства начали уделять этому самое пристальное внимание с конца 1935 года. Несколько раньше Осинский был отстранен от выполнения своих обязанностей («по собственному желанию») и заменен его заместителем Кравалем. В период между серединой декабря 1935 и апрелем 1936 года не менее четырех заседаний Политбюро были посвящены вопросам организации переписи7. Наконец, постановлением Совета Народных Комиссаров дата проведения переписи назначается на 6 января 1937 года8.
Тогда же были разработаны несколько проектов переписного листа. Из трех вариантов, сохранившихся в архивах, два обозначались как проекты переписных листов для переписи 1936 года9. И только один имел пометку 1937 года10. Разнообразие вариантов вопросов, добавления и изъятия, в частности, проливают свет на те формы обсуждений и столкновений, которые имели место между политиками и статистиками в связи с этим мероприятием и по поводу формулировок11.
Уже и первый проект больше не содержал в себе ссылок на жилищные условия. В ходе разработки всех трех проектов вопросы, относящиеся к профессиональной деятельности, оказались сведенными к предельному минимуму. Категории социального положения были значительно упрощены, они были сформулированы так, чтобы подчеркнуть единство общества и прогрессивное значение исчезновения всякой социальной стратификации. Вопросник 1937 года подтверждает и усиливает тенденцию, начатую в конце 1920-х годов, которая состояла в том, чтобы устранить из статистики один из ее главных принципов — доскональное изучение общества. Эта логика крайнего упрощения видна всюду: так, если в первом из проектов вопрос об уровне грамотности разграничивал тех, кто умеет читать и писать, тех, кто умеет только читать, и тех, кто вовсе неграмотен, в последнем проекте он формулируется одним вопросом: «Грамотен ли?» Стремление показать успехи ликвидации неграмотности явно превалирует над
102
стремлением коснуться с достаточной точностью сути дела. Наконец, исчезновение всяких ссылок на характер родственных отношений внутри семьи может быть истолкован как выражение стремления игнорировать все связующие узы, за исключением единственной нити, связывающей людей с государством.
Совет Народных Комиссаров и Центральный Комитет партии часто вмешивались в процесс редактирования опросных листов, чем и объясняется большая часть внесенных в них поправок. 26 марта 1936 года Краваль напоминает руководителю комиссии по проведению переписи, что тот должен рассмотреть все переписные листы, поскольку «перечень всех бланков, заполняемых при переписи, должен быть утвержден СНК». Переписной лист, помеченный как представленный в Центральный Комитет партии, показывает, что главное в поправках состояло в максимальном упрощении большинства оставшихся в итоге вопросов12. Сам Сталин внес в него ряд поправок13. Краваль подтвердил якобы, что «переписной лист, краткий, ясный и глубоко содержательный, с первого до последнего вопроса был написан лично товарищем Сталиным»14. Впрочем, состав комиссии по подготовке проведения переписи формировался главным образом на основе политических критериев.
Говорить то, что есть, но чего не должно быть
Многочисленные факты вмешательства со стороны политиков свидетельствуют об отказе статистиков понимать действительные намерения политического центра или о невозможности для них сделать это. И тем не менее этого вмешательства будет недостаточно, чтобы разрешить возникшие проблемы. Очень скоро, как только первые оценки были получены, стало ясно, что больше нет возможности скрывать значительное уменьшение населения и глубокие следы, оставленные голодом 1933 года. Организаторы переписи были в этом уверены еще до начала ее проведения, поскольку различные опытные переписные листы 1936 года со всей очевидностью показали, что численность населения СССР, по-видимому, остается намного ниже той, на которую рассчитывал Сталин.
В 1934 году на XVII съезде партии он заявил, что произошел «рост населения Советского Союза со 160,5 миллионов человек в конце 1930 года до 168 миллионов в конце 1933 года»16. Использование этих чисел было символическим. Мощь СССР демонстрировалась быстрым ростом численности советских людей. А чтобы иметь возможность провозгласить эти цифры, Сталин основывался на прогнозах Госплана, построенных посредством экстраполяции наблюдаемых темпов роста населения в годы после переписи 1926 года, исходя из предположения о росте численности населения с 1926 по 1937 год на 3 миллиона
103
жителей в год. В 1935 году он вновь указывает, что годовой прирост населения СССР, который он оценивает в 3 миллиона человек, равняется всему населению Финляндии16.
В этом сценарии последствия коллективизации и голода 1933 года оказались стертыми. Сведения о гражданском состоянии, которыми располагало Статистическое управление, вели к предположениям, весьма далеким от тех, что давал Госплан. По этому поводу Курман докладывал, что после XVII съезда Осинский, тогда еще возглавлявший Статистическое управление, беседовал со Сталиным и спросил у него, откуда берутся цифры численности населения, которые тот назвал. Сталин ответил ему, что он сам знает, какие цифры ему называть17. В ходе одного из последующих заседаний ЦК, посвященного переписи населения, Сталин якобы сказал: «У нас с Кравалем есть расхождения в цифре населения, что ж — перепись покажет, кто прав»18.
Другие свидетельства и последующие обвинения раскрывают нервозность, охватившую статистиков, оказавшихся перед лицом заметного расхождения между предусматриваемой и ожидаемой численностью населения. Даже если нельзя доверять признаниям, вырванным у обвиняемых на допросах в НКВД и использованным против Краваля, Квиткина и других, они достаточно хорошо выражают суть этих сомнений. К примеру, Краваль, рассматривая предварительные расчеты в свете будущего проведения переписи, якобы заметил: «Ну что же, будем производить перепись, а там посмотрим»19. Почти в то же время он якобы высказывал суждение, будто «резкое снижение поголовья скота, выявившееся в ходе последней переписи, стало результатом политики партии в области коллективизации »20. Он якобы сказал также: «Накануне переписи, в ходе обмена мнениями с руководителями УНХУ УССР, выяснилось, что общая численность населения республики не превышает 29 миллионов человек, тогда как в официальных отчетах фигурировала цифра в 35 миллионов»21. Один из ближайших сотрудников Краваля якобы обвинил его на допросе в НКВД в том, что тот после прихода к руководству ЦУНХУ «умышленно искажал показатели численности населения, пытаясь языком цифр доказать, что политика партии в этом вопросе является неправильной, что она проводится не в интересах масс, что политика коллективизации и индустриализации привела к вымиранию огромных масс населения, что политика партии не улучшила, а ухудшила материальное положение трудящихся, а отсюда — отсутствие прироста населения на Украине, в Казахстане, на АЧК, в Курской области и в Поволжье»22.
Другое обвинение, выдвинутое против Краваля, состояло в том, что в январе или феврале 1936 года он якобы заявил одному из своих сотрудников, что в Статистическом управлении
104
«оперируют большим количеством неверных, раздутых цифр и дают им неправильное политическое освещение. Между тем многие цифры, в частности цифры о населении, совсем не таковы, как их рисуют, и политические выводы из них могут быть только одни: политика партии неправильна, она ведет страну к катастрофе. Мы имеем в ЦУНХУ все возможности доказать это цифрами, и мы должны это сделать, люди у нас есть. Если другими средствами невозможно добиться изменения политики партии, мы должны цифрами показать, что политика партии обанкротилась, что результатом ее явилось вымирание населения. Таким путем мы должны добиваться изменения политики партии. Сделать это* надо как можно скорее»23.
Согласно другим обвинениям, Квиткин, имея в виду результаты анализа данных частичной переписи 1932 года, в ходе одной из бесед, состоявшихся в мае или в июне 1936 года, якобы развил «так называемую теорию», согласно которой прирост численности населения снижается по мере улучшения уровня жизни населения. Чем более высок уровень материальной обеспеченности, тем меньше рождаемость.
Споры по этому вопросу в то время были значительными: речь шла о том, чтобы установить, является ли прирост населения зависящим от уровня жизни. Кое-кто поддерживал это положение, в то время как другие, опираясь на пример капиталистических стран, а также и на пример СССР, придерживались противоположного утверждения, которое в дальнейшем оказалось правильным. Таким образом, теоретически важный, но классический по сути спор был использован для обоснования подозрений и обвинений.
Наконец, по заявлению одного из руководителей отдела статистики народонаселения Статистического управления Украины, Квиткин во время пребывания на Украине якобы сказал ему:
«На XVII съезде партии Сталин говорил о том, что в СССР 168 миллионов населения, а несколько позже им же указано, что в СССР ежегодно рождается около 3 миллионов (население, равное Финляндии). После этого в правительственных отчетах фигурировали только эти примерные цифры»24.
Разумеется, нельзя вполне доверять этим заявлениям, полученным на допросах в НКВД. В частности, политические трактовки, предположительно высказанные Кравалем и Квит-киным, частично были спровоцированы, если вообще не выдуманы, самим НКВД либо принадлежат различным людям, сотрудничавшим с ним, с целью снять с себя ответственность и спасти свою жизнь. Тем не менее, «признания» Квиткина, по всей видимости, были сфабрикованы на основе его собственных слов, возможно, вырванных из контекста, а возможно, и нет. В самом деле, якобы высказанные им утверждения соответству
105
ют идеям, приписываемым ему постоянно в различных донесениях на него в течение 1930-х годов или содержавшимся в его собственных работах. Напротив, Краваль гораздо менее подходит на роль человека, стоящего в решительной оппозиции к партии. Вместе с тем ничто не дает права исключать действительную прозорливость с его стороны по отношению к цифрам, которые он получал. Находясь в гуще людей управления, статистические работники которого решительно отстаивали научный характер своей работы, этот политический деятель тоже стал защищать создаваемые ими данные. Как бы там ни было, в период подготовки переписи статистики, располагавшие результатами различных исследований, уже знают причины этих демографических катастроф. Все осознают несоответствия, которые им предстоит сделать очевидными, и противоречия, по поводу которых им предстоит давать объяснения. НКВД заставляет их говорить об истории так, как она протекает, но сам этот простой факт делает их виновными, поскольку эти факты как раз такие, какие Сталина не устраивают. Это показывает, что подлинная история различных катастроф того периода известна всем. Это показывает также, что на допросах, далеких от того, чтобы представлять собой искусственные конструкции, вынуждали говорить правду людей, ставших свидетелями этой истории. НКВД вынуждало обвиняемых говорить о том, что действительно происходило, но не должно было происходить.
Бесспорное свидетельство цифр
Центральный Комитет партии внимательно следил за предварительными результатами переписи и работой по их уточнению, проводимой Статистическим управлением. Через два дня после начала переписи Политбюро принимает решение создать проверочную комиссию под председательством Я.А. Яковлева, заведовавшего сельскохозяйственным отделом Центрального Комитета25. С декабря 1926 по декабрь 1929 года он был заместителем наркома Рабоче-крестьянской инспекции. В 1930 году его избирают членом ЦК. Одновременно, с декабря 1929 по апрель 1934 года, он является народным комиссаром земледелия. Выбор этого политического деятеля, имевшего опыт контроля над административной деятельностью и занимавшего ключевой пост во время коллективизации и голода, не очень удивляет. Состав комиссии из двенадцати членов, тем не менее, сохраняет некоторое равновесие между управленцами-статистиками и политическими бюрократами. Среди первых фигурирует П.И. Попов, первый руководитель Статистического управления, Смулевич, известный своими познаниями в области санитарной и социальной статистики, и Немчинов, известный экономист и агроном, сыгравший активную роль в составлении хлебофуражных балансов.
106
В числе вторых И.Д. Верменичев представляет собой характерную фигуру нового партийного бюрократа, выдвинувшегося благодаря своей преданности. Этот человек, сделавший классическую бюрократическую карьеру, родился в 1899 году в Средней Азии в крестьянской семье. В 1920 году он был представителем Туркестана в Комиссариате по делам национальностей, позже, немного проработав в ЦСУ и в Госплане, становится начальником ЦУНХУ 23 мая 1937 года, незадолго до своего ареста 5 декабря 1937 года и расстрела 9 февраля 1938 года.
Уравновешенный состав комиссии26 показывает стремление пока еще сохранить научную обоснованность контрольных операций. Осуществляется ряд проверок на местах. Отчеты различных членов комиссии направляются Сталину и Молотову в период с 4 февраля по 25 марта 1937 года. Проверочные операции заключаются в том, чтобы посетить выбранные места и сравнить число людей, учтенных в переписи, с теми, кто есть на самом деле. Вот что отмечает один из контролеров, проводивший проверку в деревне недалеко от Москвы: 140 из 6 899 жителей не были вообще занесены в списки, причем 87 из них присутствовали во время проведения переписи, а 24 заполнили переписные листы, но «по ошибке» были вычеркнуты, так как в день переписи не пришли. Он отмечает, что «массовый пропуск людей при переписи был обнаружен в бараках, где проживают строительные рабочие. На этом участке заполнение переписных листов производилось в один день без последующего контрольного обхода. И поэтому были переписаны лишь те рабочие, которые находились в бараках, а работающие на строительстве оказались пропущенными »27.
Большинство других отчетов очень походили на этот и почти всегда были построены по одной и той же схеме, вероятно, определенной заранее. Сопроводительные письма, переданные Яковлевым Сталину и Молотову, полны угроз в адрес статистиков. Например, 25 февраля 1937 года он указывает, что «зам. Председателя комиссии М. Гегечкори первым приводит много примеров пропусков населения, уловленных такой несовершенной проверкой, которая могла быть организована посланными на Украину товарищами в 1-2 дня; во-вторых, она показывает основные источники недоучета, созданные в результате своеобразной организации переписи населения ЦУНХУ»28.
С 11 февраля 1937 года Краваль пытался объяснять эти цифры численности населения в одном из докладов, направленных Сталину и Молотову29. Он не подвергает ни малейшему сомнению результаты переписи и совершенно твердо поддерживает организацию работы по ее проведению. Он описывает районы, в которых имело место снижение численности населения, «привлекая внимание к следующей ситуации: в эту группу вошли районы, в которых сопротивление кулаков коллективизации
107
оказалось наиболее жестким и непосредственным, а это, в свою очередь, повлияло на цифры, показывающие численность населения»30. Он прилагает даже карту, на которой совершенно четко показаны районы, где отмечено снижение численности населения. Попутно он вновь резко критикует работу отделов записи актов гражданского состояния, которая, по его мнению, остается неудовлетворительной, несмотря на то что они вошли в состав подразделений НКВД. Он критикует также работу по проведению переписи населения в больших городах. Он решительно вступает в полемику с НКВД, которую вел в 1933-м и особенно в 1934 году. Совершенно очевидно, что он не осознал того факта, что ситуация глубоко изменилась, а соотношение сил стало совсем другим.
Доклад, направленный Курманом Кравалю, еще более точный31. Краваль потребовал, чтобы тот объяснил ему разницу между предположительными и действительными цифрами. Первоначально, понимая всю опасность, которой он подвергается, Курман отказывался сделать это, но в конечном счете оказался вынужденным дать объяснение32. Он подтверждает свою сдержанность на допросе в НКВД, отмечая, что так ему приказал Краваль33. Он подтверждал это заявление и после освобождения из мест заключения. В докладе, который он подготовил в 1937 году, он указывает на источники расхождения между предположениями Госплана, использованными Сталиным в его докладе на XVII съезде партии, и цифрами, полученными при переписи, оказавшимися менее 8 миллионов. Он объясняет, что смерти в сельской местности не подсчитывались, что уровень смертности занижался на протяжении всех 1930-х годов, в особенности в 1933 году, и что в Средней Азии происходила массовая эмиграция34. На допросе Курману будет поставлено в вину то, что в качестве объяснения он ссылался на огромную смертность заключенных в лагерях35.
Еще раньше, 22 марта 1937 года, Яковлев направил Сталину и Молотову копию доклада, написанного Курманом Кравалю, уточняя,что:
«Курман в этой записке объясняет результаты переписи. Он
1) заявляет, что за последние годы 2 миллиона населения эмигрировало из СССР.
2) набавляет без единого доказательства 1 миллион к числу зарегистрированных в актах гражданского состояния смертей в 1933 году.
3) приписывает без единого доказательства Наркомвнуделу смерть полутора миллионов человек, регистрация которых будто бы не попала в общегражданскую регистрацию.
Эти цифры весьма похожи на приводимые фашистами36. Записку Курмана мы изъяли в неофициальном порядке из ЦУНХУ»37.
108
Эти замечания тут же вызвали грубую политическую реакцию. Попав в руки Яковлева по каналу, характер которого не уточняется, они послужат основанием для последующих разоблачений и обвинений. На следующий же день Яковлев был принят Сталиным38. Курман был арестован вечером того же дня. Немного позднее он был выслан. Начался процесс репрессий.
В отчетном докладе, подготовленном уже после ареста Кур-мана, Яковлев и все члены проверочной комиссии отмечают главные недостатки при проведении переписи: использование ошибочных методов, стремление провести перепись в один день, плохо составленные инструкции, отсутствие учета лиц, находящихся в поездках, и даже назначение самой даты переписи (она совпала с традиционным русским праздником — Новым годом) и т.д. Выводы были сделаны в угрожающих политических формулировках:
«1. Перепись была организована с нарушением самых элементарных правил.
2. Перепись была проведена вредительски, имея предвзятой задачей доказать фашистскую ложь о смерти в СССР от голода и эмиграции из СССР в связи с коллективизацией нескольких миллионов человек.
3. Пропущено при переписи, судя по вышеприведенным данным, не менее 4% населения или около 6,5 млн человек»39.
Эта цифра 4% приводит численность населения к тому уровню, о котором объявил Сталин, что и нужно было Яковлеву.
Краваль дважды был принят Сталиным — 3 апреля вместе с Яковлевым и 25 апреля40. Между различными главными действующими лицами нарастает состояние напряженности. Краваль обвиняет Яковлева в том, что тот заранее наметил 3% -ную недооценку численности населения, хотя и претендует на то, что пришел к ней только в своем докладе; Яковлев отвечает в письме Сталину 18 мая 1937 года:
«Для характеристики методов, которыми Краваль защищает шайку вредителей, проводивших перепись, прошу сравнить прилагаемые при сем мои телеграммы товарищам, проверявшим перепись, с клеветническим заявлением Краваля Вам и тов. Моло-тову о том, что мы будто бы кому-то "предписывали" найти не меньше 4 процентов населения, пропущенного при переписи.
Тов. Краваль вместо того, чтобы разобрать, почему и как он оказался во главе шайки вредителей, пытается оболгать товарищей, вскрывших по-партийному его ошибку»41.
Яковлев был принят Сталиным спустя два дня после отправки этого письма42. Двумя неделями позже, 31 мая 1937 года, Краваль, обвиненный в том, что покрывает своих сотрудников, был арестован в своей квартире, расположенной в знаменитом
109
«доме на набережной», где проживали многие из руководителей43. 21 августа 1937 года военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила его к смертной казни с конфискацией принадлежащего ему имущества. Приговор был приведен в исполнение в Москве 26 сентября, хотя Краваль так и не признал своей вины.
Враги народа
Аресты Курмана и Краваля лишь на несколько недель опередили другие многочисленные аресты, в результате которых статистический аппарат оказался обезглавленным. Квиткин, руководитель бюро переписи, был расстрелян. Его заместитель Брандгендлер был отправлен в лагеря, где и умер в 1942 году44. Многие ответственные работники в центре и на местах были арестованы, а затем сосланы или казнены. Верменичев, ставший начальником Статистического управления 23 мая 1937 года, провел основную работу по внутренней чистке. Ее итог он подвел в декабре 1937 года следующими словами:
«Враги народа, хозяйничавшие в ЦУНХУ, сознательно дезорганизовали работу ЦУНХУ и проводили вредительскую политику в области организации труда. [...] Такая политика привела к исключительной текучести аппарата ЦУНХУ»45.
Он и сам был арестован сразу после этого, 5 декабря 1937 года, приговорен к смертной казни 8 февраля 1938 года и казнен в тот же день. На допросах, когда он говорил о своем «саботаже» в работе Статистического управления, то заявил, что не имел возможности причинить сколько-нибудь значительного ущерба, так как фактически никого не знал в этом управлении! Тем не менее он был обвинен в том, что был членом контрреволюционной организации и занимался активным саботажем46.
В течение нескольких лет три четверти личного состава работников были заменены, и в 1939 году в аппарате Статистического управления оставалась только четвертая часть сотрудников, работавших в 1935 году. Текучка кадров была значительной, а увольнения — частыми еще и до 1937 года, но тогда они затрагивали главным образом верхушку, хотя судьба тех, кого они касались, чаще всего тоже была драматичной. Нет возможности перечислить всех, кто был арестован, сослан или расстрелян, особенно это касается сотрудников региональных управлений47. Такое случилось со многими людьми, упоминаемыми в данной работе, и можно утверждать, что не менее половины работников, занимавших руководящие посты или должности специалистов, были расстреляны48.
В то время, когда проводились эти массовые репрессии, политические руководители не представляли, как быть с сами
110
ми результатами переписи. До сентября 1937 года не было принято никакого решения. Никакие цифры не были опубликованы, первый отчет был выполнен только в августе 1937 года Писаревым и Хотимским. Эти статистики предлагают целый ряд поправок, которые в итоге должны вместо 162 миллионов жителей дать 168,5 миллиона. Их аргументация, казалось бы, могла бы быть принятой, поскольку воспроизводила критические соображения и выводы, ранее уже сформулированные комиссией Яковлева. Авторы доклада предлагали даже проект постановления, содержавший в себе помимо прочего такой пункт: «Разрешить ЦУНХУ внести в материалы переписи населения 1937 г. поправку на недоучет, дифференцированную по республикам, краям и областям. Принять предложенный ЦУНХУ общий размер поправки на недоучет по СССР в размере 4%»49. Это постановление принято не было. Напротив, 23 сентября 1937 года ЦК партии аннулирует перепись и принимает решение о проведении новой переписи в январе 1939 года50.
Трудно понять, что вынудило искать решения в этом направлении, а не подтасовывать результаты. Но очевидно, что при такой постановке вопроса репрессии против статистического аппарата получали «оправдание». Что касается Статистического управления, то у него появилась возможность путем проведения новой операции узаконить предшествующее решение и возродить профессиональную логику работы. Наконец, такое постановление включало в себя необходимость как можно быстрее вновь запустить в дело региональные и центральные органы. Сам Яковлев, выдвинувший критические аргументы и предложения по корректировке, был арестован сразу же после принятия этого постановления 12 октября 1937 года. Немного позже, 29 июля 1938 года, он был расстрелян.
Возникает другой вопрос: почему чистка обошла стороной некоторых статистиков, которые участвовали в разработке результатов переписи и, по всей видимости, не заняли определенных позиций, способных служить им защитой от репрессий? Среди них были Владимир Старовский, член методологической комиссии в 1932 году, который даже подписал одну из работ с предисловием Краваля, оказавшегося в числе «врагов народа» (эта книга была изъята из распространения в 1938 году, так как в ней «содержится много ошибочных положений»51), Арон Боярский, ближайший сотрудник Брандгендлера, и П.И. Попов, чье дело, находившееся в НКВД, могло, как и в случае Краваля и Курмана, послужить отличной базой для обвинения. Никто из них не был арестован. Что определяло этот выбор — стремление сохранить минимальное ядро компетентных профессионалов или же в выдвижении обвинений все зависело от случайности? Архивные документы
111
сегодня не позволяют с достаточной точностью дать ответ на этот вопрос. Ясно, однако, что больше всего пострадали люди, занимавшие руководящие посты в управленческом адпара-те. А вот другие, вероятнее всего, случайно, из-за того, что их фамилии упоминались на допросах. Те же, кто мог составлять сплоченную группу, систематически находились под ударом.
Эта чистка, похоже, была попыткой покончить раз и навсегда с противоречиями, возникавшими в период с 1929 по 1933 год. Столкнувшись с катастрофической демографической ситуацией, политическая власть, в частности Сталин, не сумела ни навязать, ни предложить какого-либо решения. Все формы давления, развертывание, в частности, конфликта между НКВД и Статистическим управлением, напряженность и намеренно поддерживаемая подозрительность не привели к тому, чтобы статистики занялись фальсификацией данных. Они не предоставили статистических данных, которые могли бы замести следы произошедших драматических событий. Единственное решение, пришедшее на ум властям, — это отрицать реальность ставших очевидными фактов, обвиняя людей, фиксировавших этих факты, и приказывать, чтобы перепись была проведена заново. Политический ответ оказался исключительно репрессивным.
Это «решение», абсурдное и неэффективное в условиях, когда произошел крах социально-экономической политики, что станет очевидным в 1939 году, ознаменовало собой настоящий рывок в распространении лжи. Статистика перестала быть средством познания и превратилась в орудие пропаганды. Репрессии привели к исчезновению людей, которые поставляли данные, противоречащие официальной линии, или просто ставили под сомнения слова Сталина; людей, бывших носителями профессиональной культуры, унаследованной от того периода, который вождь желал считать пройденным. Репрессии, нацеленные на подлинный разрыв между прошлым и будущим, должны были стереть следы первого, уничтожая вместе с людьми все, что напоминало о нем. Цель также состояла в том, чтобы разрушить все межличностные связи, способные сплотить людей или группы, которые могли бы вклиниться в отношения между народом и властью и помешать установлению безраздельной авторитарной власти. Однако эти репрессии не смогли перечеркнуть ни уже выполненной статистической работы, ни ее методологических оснований, ни административной организации, служившей для нее рамками. В действительности, из-за отсутствия детальных указаний или точных ориентировок Статистическое управление было не в состоянии переориентировать свою работу и сделать так, чтобы цифровые данные отвечали задачам политической пропаганды.
112
Незавершенная нормализация
Планирование переписи 1939 года не было сугубо формальным мероприятием, а повлекло за собой серию подготовительных операций на протяжении всего 1938 года. Они являют собой уникальный пример последствий большой чистки. Методы проведения новой переписи, оценка числовых данных, их распространение и интерпретация показывают, насколько изменились отношения между статистическим управлением и политическим центром. Весь процесс подготовки и проведения этой переписи сопровождался урегулированием отношений между статистиками и политическими руководителями. Первые стали объектом различных форм манипулирования и давления. И хотя их реакция говорит о том, что были пределы давления, она также показывает влияние, которое оно могло оказывать на принятие решений статистиками. Подготовка переписи 1939 года проливает свет на взаимодействия между руководителями страны и статистиками, находившимися в центре проведения любых демографических переписей. Манера согласования решений, принимаемых каждой из групп главных действующих лиц, позволяет судить о способе осуществления власти и, в частности, о пределах возможностей навязывания тотального контроля над статистической работой.
Редактирование нового переписного листа служит тому примером. Вопросник 1937 года подвергается переработке с целью изменить все, что стало предметом критики: вопрос о национальной принадлежности был значительно упрощен, вопрос о грамотности был сформулирован так, чтобы в числе грамотных оказалось как можно больше людей. Вопрос о вероисповедании был устранен, так как предыдущая перепись показала, что антирелигиозная борьба оказалась частично безуспешной. Были внесены и другие изменения, а заполнение переписного листа не должно было происходить в один день52.
Трудности подготовительных мероприятий нарастали. Они увеличились еще больше из-за дезорганизации общегосударственного и региональных управлений статистики, вызванной чисткой 1937 года. Личный состав оказался совершенно обновленным, на работу принимали в самом срочном порядке, независимо от того, шла ли речь о подчас малокомпетентных руководителях или же о простых переписчиках. Статистическое управление стремится, вместе с тем, набирать в первую очередь людей, уже участвовавших в переписи 1937 года и в переписях, проводившихся после 1920 года. Оно дает директиву своим региональным отделениям обратить «особое внимание на тех, кто участвовал в проведении переписи 1937 года и кто, по мнению общественных организаций, хорошо справлялся со своей работой»53.
113
Это письмо было написано Писаревым, который и предложил внести изменения в результаты переписи 1937 года, ссылаясь на ошибки в ее проведении. Любопытно, что он предлагает обращаться к людям, принимавшим в ней участие на местах, признавая тем самым необходимость опираться на какую-то компетентность. Вместе с тем здесь делается уступка партии. Опираться следует только на людей, заслуживающих доверия с точки зрения социальных организаций, связанных с партией. Таким образом, любой переписчик ставится под политический контроль. Впрочем, позволяется использовать в качестве контрольных некоторые рабочие документы переписи 1937 года, например, такие, как списки населенных пунктов54.
Новая кампания, призывающая к активному участию в переписи, была выдержана даже в более угрожающих тонах, чем предыдущая. В 1926 году пропагандистский плакат призывал «давать точные ответы на все вопросы, задаваемые человеком, проводящим опрос». А вот другой, опубликованный в 1937 году, требовал: «Покажем пример высокой сознательности и организованности!» Лозунг, выдвинутый в 1939 году, дает пример того, что нужно делать: «Проведем перепись населения по-большевистски! Долг каждого гражданина принять участие в переписи и дать правильные ответы на все поставленные вопросы!» Проекты лозунгов были того же оттенка:
«Всесоюзная перепись населения 1939 года — смотр всемирно-исторических побед социализма в СССР. [...]
Никакая строительная работа, никакая государственная работа, никакая плановая работа немыслима без правильного учета. А учет немыслим без статистики (Сталин). [...]
Царская Россия была тюрьмой народов. В Советской стране растет и крепнет великий союз равноправных народов. Образцово учесть национальный состав СССР при переписи населения»55.
В статье «Всесоюзная перепись — важнейшее государственное дело», опубликованной в «Правде» 29 ноября 1938 года, подчеркивалась важность переписи и напоминалось о риске саботажа56. Уже в первых строках отмечается, что «далеко не все местные партийные и советские организации поняли значение переписи». Статистическое управление действительно несколько раз выражало беспокойство по поводу недостатков в подготовке переписи во многих районах. Подчеркнув, что советское население быстро растет, автор статьи в более явных политических тонах пишет: «Перепись 1937 года показала громадный интерес советского народа к этому важнейшему мероприятию. Презренные враги народа, сидевшие в ЦУНХУ, сделали все для того, чтобы свести на нет результаты переписи. Враги теперь разоблачены. Всесоюзная перепись 1939 года должна отобра
114
зить точную и правдивую картину жизни советской страны»57. Статистики становятся врагами народа, а он — гарантом «хороших» результатов новой переписи.
С этого момента ведется более систематическая пропаганда, чем два года назад: так, с 26 декабря 1938 года практически каждый день появляется одна статья, в которой каждый раз повторяются одни и те же формулировки. 10 января на первой странице «Правда» призывает: «Провести перепись организованно, без единого пропуска, без ошибок!» Перепись состоялась с 17 по 24 января 1939 года. А последняя статья в газете появилась в этот же день.
Все это нисколько не облегчило трудности регистрации населения, как и во время предыдущей переписи. И не помешало выражению оппозиционных настроений: то здесь, то там кто-то заявлял о принадлежности к «православной национальности» или еще о том, что является «царским подданным». Кто-то притворялся глухонемым, боясь быть арестованным, как в 1937 году. Один из инструкторов дошел до того, что даже объяснял группе своих счетчиков, что цель переписи — выявить густонаселенные районы для перемещения населения58. Эти проявления оппозиционных настроений квалифицировались, разумеется, как антисоветские и, по всей видимости, ничем не отличались от того, что было в 1937 году, несмотря на всю мощь репрессий, которые перед тем обрушились на страну.
Манипулирование
Были проведены три вида переписи: перепись гражданского населения, перепись населения, подконтрольного НКВД (как работников самого НКВД и членов их семей, так и высланных, заключенных и других специальных категорий перемещенных лиц), перепись военнослужащих. В первом случае подсчеты осуществлялись со всей тщательностью, а бюллетени объединялись по всей территории СССР. Итоговые цифры численности населения во всей стране и в различных регионах уже подвергались первичной подтасовке. Самые вопиющие состояли в том, что в списки повторно зачислялись переписанные лица двух специальных контингентов (НКВД и армия). В инструкциях на этот счет указывалось, что население, занесенное в списки специальных контингентов переписи, должно быть перераспределено в соответствии с инструкциями для каждого района. Причины такого перераспределения в этих директивах не разъяснялись. Заместитель заведующего Статистическим управлением отправляет телеграмму определенному числу региональных статистических управлений такого содержания:
«Бюро всесоюзной переписи населения предупреждает Вас,
что в итоги переписи по отдельным республикам и областям не-
115
обходимо будет включить некоторые контингенты, разрабатываемые в централизованном порядке.
В ближайшее время Вами будет получена телеграмма, в которой будет указано число подлежащих включению в итоги отдельно для городского и сельского населения, в том числе для некоторых определенных городов.
Схема телеграммы такая:
Нархозучет нашего циркуляра
город 1135 200 1335 1315, село 4300 515 4815 4111, в том числе Ивановск 630 120 750 700 19926
Телеграмма означает, что в итоги городского населения необходимо дополнительно включить мужчин 1135, женщин 200, обоего пола 1335, в том числе 18 лет и старше 1315.
В итоги сельского населения необходимо включить мужчин 4300, женщин 515, обоего пола 4815, в том числе 18 лет и старше 4111.
Из общего дополнения к численности городского населения необходимо включить в итоги по городу Ивановску мужчин 630, женщин 120, обоего пола 750, в том числе 18 лет и старше 700.
В конце телеграммы приведен контрольный итог — 19926.
По получении телеграммы такого рода Вам необходимо распределить сельское население между сельскими территориальными единицами, а городское население (за вычетом присоединяемых к определенному городу) между всеми остальными (т.е. не поименованными в телеграмме) городскими поселениями. Распределение произвести пропорционально численности населения.
После получения нашей телеграммы все сводки, содержащие итоги без присоединения, должны быть изъяты и сосредоточены в спецчасти. Изъять нужно будет и все сводки у райинспек-торов. Для справок (когда они будут разрешены) и для рассылки в районы могут быть использованы только полные (с включением наших добавлений) сводки.
Одновременно нами дается указание о представлении сводки по форме № 1 и 2 с итогами переписи. Эти сводки должны также включать добавления.
При механизированной разработке переписи итоги разработки по централизованным контингентам будут присоединены на станциях к итогам по отдельным территориальным единицам.
Получение настоящего циркуляра подтвердить телеграммой следующего содержания: "Москва Союзнархозучет Яковлеву циркуляр получен".
Зам. Начальника ЦУНХУ, Начальник бюро всесоюзной переписи населения Бозин, Начальнику УНХУ......21/3/1939»59.
Эта инструкция заслуживает того, чтобы быть приведенной целиком и полностью, так как ее стиль выражает одновременно заботу о точности и об осторожности, то есть всю двусмысленно ность осуществляемых манипуляций. Манипуляция цифрами территориального распределения населения имеет совершенно ясный смысл: заключенные и высланные лица, в частности, включаются в численность населения не тех мест, где они содержатся, а их распределение диктуется из Москвы, без всякого контроля со стороны региональных отделений. Их работники просто включаются в дело, поскольку в обязанности этих отделений входит выполнение части работы. Более того, все, кто в округе участвует в подсчете бюллетеней, не имеют права пренебрегать этой манипуляцией цифрами, поскольку им не разрешено сохранять прежние цифровые данные (тем не менее, они не были уничтожены, а сохраняются в секрете). А как же работники на местах истолковывали то, что не было регламентировано? Разумеется, руководители переписи никогда не упоминали о том, кто были люди, подлежащие перераспределению. Они никогда не уточняли, что речь идет о высланных и заключенных, однако приводимый пример не позволяет усомниться в том, что речь идет об огромном избытке взрослого населения.
Тем не менее эта практика своеобразного манипулирования (в буквальном смысле «создания» новых людей не было), по всей видимости, сохраняла за переписью ее вполне серьезный, даже реалистический характер. Это может служить объяснением того, что региональные руководители были очень обеспокоены тем, как будут восприняты первые результаты, которые они получили. Это напоминает беспокойство, охватившее Курмана и Краваля в 1937 году. Директор статистической службы Украины, кажется, был по-настоящему напуган, если судить по письму, которое он отправил 28 февраля 1939 года в Центральное управление:
«По предварительным данным переписи 1939 года, численность населения УССР составляет 29 391 тыс. человек60.
Полученные данные могут быть несколько увеличены за счет разработки контрольных бланков. [...] Таким образом, окончательный результат численности населения по УССР необходимо ожидать в количестве 29 600 тыс. человек.
Сравнивая эти данные с дефектными данными переписи 1937 года (28 386 тыс. человек) и естественным приростом за 1937-38 гг. (1 478 тыс. человек), то получается численность населения на 300 тыс. человек меньше, чем по переписи 1937 года. Исходя из дефектности результатов переписи 1937 года, мы полагаем, что этот разрыв будет равен — 700-800 тыс. человек»61.
Беспокойство управляющего украинской статистической службой и заведующего бюро переписи населения, которые обнаружили, что численность, определенная в 1939 году, получается ниже экстраполяции численности переписи 1937 года, можно, конечно, понять. Они были еще не в курсе перераспре
117
деления людей, подвергнутых репрессиям, которым Украина сможет широко воспользоваться, чтобы скрыть следы дефицита, вызванного голодом62.
Двое руководителей украинской статистической службы попытались объяснить получающееся расхождение между результатами 1939 года и результатами 1937 года или, скорее, то, что «должно было бы» получиться в подсчетах 1937 года, если бы перепись не была «дефектной». Для этого им приходится здорово изловчиться в рассуждениях, чтобы доказывать одновременно научную обоснованность переписи 1939 года и ошибочность переписи 1937 года. Выдвинув аргументацию в подтверждение того, что перепись была проведена безукоризненно и, следовательно, полученные результаты точны, они пытаются объяснить очевидный дефицит в 700-800 тыс. жителей рядом причин. К ним относятся перемещение жителей из целых населенных пунктов в пограничных районах, переселение жителей из старых местечек в Биробиджан, ежегодный отъезд молодежи на учебу за пределы Украины, высылка репрессированных лиц и их семей с Украины, снижение иммиграционного потока в Донбасс из других республик, организованная вербовка рабочих рук для работы за пределами Украины, выезд за пределы Украины в порядке отправки на принудительные работы, возрастание контингента призывников и даже отъезд девушек на Дальний Восток по призыву Хетагу-ровой63.
Иногда в качестве причины указывается сталинская репрессивная политика, как это делал в свое время Курман. Вместе с тем, в отличие от него, количественных оценок не предлагается, а иммиграция на Украину не сопоставляется с эмиграцией. Более того, анекдотические объяснения соседствуют с основательными аргументами, что, по всей видимости, свидетельствует об отказе руководителей брать на себя лишнее и проводить серьезный анализ фактов.
Это беспокоило статистических работников еще до начала переписи. Так, в одном из докладов, адресованных Сталину и Молотову, от 15 января 1939 года, П.И. Попов64 указывает:
«По данным Госплана СССР, население в 1937 г. (конец второй пятилетки) будет равняться 180,7 млн чел. К началу 1939 г., согласно установленного Госпланом коэффициента, во вторую пятилетку население должно равняться 183,7 млн чел.
Перепись 17 января 1939 г. определит численность населения в пределах 170-175 млн чел. Разница, таким образом, выразится в 14-8 млн чел.»65
Это соображение, широко развиваемое в его докладе, опирается на таблицы, дающие численность населения СССР с 1 ян
118
варя 1927 по 1 января 1938 года, что частично подтверждает результаты переписи 1937 года, хотя ссылок на нее нет нигде. Несмотря на репрессии, которые затронули большинство статистического руководства, как раз исключительно из-за расхождений между прогнозами Госплана и численностью, даваемой Статистическим управлением, Попов выражает уверенность в том, что перепись 1939 года даст цифры численности, совпадающие с последними. Уверенный в достоверности данных наблюдения и в том, что не будет манипулирования цифрами, он остается убежденным в том, что перепись будет осуществлена по всем правилам.
Центральному управлению было нелегко заставить прибегать к манипуляциям на местах, поскольку в переписи участвовало множество людей и требовалось вносить изменения в уже собранные числовые данные и отбрасывать их. Интенсивная переписка между ответственными статистическими работниками на местах и Центральным управлением с конца 1939 по начало 1940 года свидетельствует о полном расстройстве статистики, которое было спровоцировано этими изменениями. Все цифры, публиковавшиеся на местах и исходившие из Москвы, цифры, которыми располагали на местах и приводимые центром, все время расходились. Возникающие из-за этого проблемы оказывались тем более чувствительными, что речь шла о разрешенных публикациях первых и редких результатов в печатных органах республик. А между тем они не соответствовали цифрам, официально приводимым в обобщающих докладах. Пропорциональное перераспределение контингентов населения выполнялось с огромными трудностями. Некоторые ответственные работники сигнализировали даже о фактах явных искажений итоговых результатов. Так, один из руководителей регионального статистического управления отмечает, что численность, дающая уровень мужского населения по национальностям в его регионе, является явно преувеличенной, что, разумеется, объясняется перераспределением контингентов, являющихся по преимуществу мужскими. Заместитель заведующего бюро переписи вынужден был по этому случаю сухо призвать его к порядку. Он подчеркивает, что «необходимо указать Вам на полнейшую недопустимость (тем более в открытом письме) ставить вопрос о каком-то искусственном изменении итогов переписи по части соотношения между числом мужчин и женщин отдельных национальностей»66. Он уточняет, что эти результаты были предоставлены только в распоряжение ответственных работников региональных статистических управлений и ни в коем случае не должны получать широкую огласку. Это показывает, насколько всякая публикация результатов оставалась под пристальным вниманием сверху и должна была ограничиваться цифрами, которые не были бы способны раскрыть эти
119
манипуляции. Таким образом, всякая
публикация соотношения населения по возрасту, полу и национальности оказывалась под запретом.
Кроме того, оставалась еще одна очень деликатная задача — довести эти результаты до сведения Сталина и Молотова. В марте 1939 года в первом документе по этому вопросу Вознесенский, председатель Госплана, и Саутин, руководитель Статистического управления, обосновывают итоговые цифры67 следующим образом. После заявления об успешном проведении переписи они подчеркивают, что перепись не может охватывать полностью все население, так как некоторые лица отказываются участвовать в переписи (те, кто нелегально живет в городах, члены религиозных сект, преступники и т.п.). Затем они поясняют, что, когда некоторая часть населения в силу необходимости ускользает от внимания счетчиков, проводящих перепись, «коэффициент погрешности отдельными буржуазными статистиками определяется в 1-2%». Любопытный идеологический выверт: слова «буржуазные статистики» позволяют, таким образом, двум нашим авторам внести коррективы в итоговые результаты переписи, чтобы достичь численности более 170 миллионов. Подсчитанное население составляет по численности 167,3 миллиона человек, но к этому необходимо добавить 1,1 миллиона жителей, попадающих в перепись за пределами их постоянного места жительства (временно отсутствующие) и внести еще одну поправку величиной в 1%.
В результате регионального перераспределения численность населения Украины становится практически равной численности 1926 года. Саутин не стремится скрыть этот факт, прямо отмечая, что в некоторых районах, в частности, в том, что был назван Сталинским, численность населения значительно выросла! Речь идет о промышленных районах Украины, которые действительно оказались в зоне значительной иммиграции. Вместе с тем Саутин и Вознесенский уточняют, что «численность населения как Украинской, так и Казахской республик будет Госпланом в значительной степени выправлена за счет прибавления к ним части населения, переписанного в особом порядке НКВД и НКО»68. Таким образом, манипулирование откровенно предписывается и обосновывается. Речь, прежде всего, идет о том, чтобы заверить политическое руководство не столько в отражении действительных процессов, сколько в итоговых данных, которые будут приемлемыми и подходящими для обнародования.
Эта позиция, тем не менее, оказывается иллюзорной, если принять во внимание заявление, сделанное Сталиным на XVIII съезде партии 19 марта 1939 года. Он упрекает Госплан, используя аргументы, которые ему предоставил П.И. Попов, в том, что тот завысил численность годового прироста населения в своих
120
прогнозах: «Некоторые работники Госплана старого состава [...] считали, например, что в течение второй пятилетки ежегодный прирост населения в СССР должен составить три-четыре миллиона человек или даже больше этого. Это тоже была фантастика, если не хуже»69. Но ведь этим самым он косвенно подтверждает правильность численных итогов переписи 1937 года! Из этого достаточно хорошо явствует, что Сталин использует статистику только символическим образом и почти не интересуется наблюдаемой реальностью. Цифры в самом деле оказались превращенными в орудие пропаганды и перестали быть инструментарием для исследования. Таким образом, становится невозможным прогнозировать ожидания Сталина.
Последний из итоговых докладов был передан Молотову в апреле 1940 года Старовским, новым руководителем статистической службы70. Этот текст дает прекрасные примеры формулировок, которые станут характерными для передачи деликатных данных политическим руководителям вследствие крупных чисток конца 1930-х годов. В первую очередь акцент делается на индустриализации, то есть приоритетном направлении сталинской политики. Районы, где численность населения резко возросла по причине миграций в эти зоны, описываются детально. Напротив, неудобные цифры, источники которых неприемлемы, излагаются при помощи хорошо отработанной риторики. Автор доклада накладывает друг на друга результаты наблюдения (например, падение численности населения в каком-то районе) и объяснение, которое соответствует генеральной линии, высказанной официально (и которое как факт не является ложным), но не углубляется в истоки проблемы. Например, Старовский отмечает сокращение численности населения во многих районах Украины (в некоторых — составлявшее более 30%), которое не могли сгладить перераспределения контингентов НКВД и армейских призывников, но не объясняет его подлинных причин. Выдвигая в качестве главной причины переселение в сторону промышленных регионов, он полностью искажает действительные источники и превращает его в наблюдение позитивного характера, поскольку этот отъезд населения является благоприятствующим индустриализации страны, чего и хотел Сталин. В таком же, а быть может, в еще более замечательном духе он обращает внимание на то, что число детей в возрасте трех, четырех, пяти и шести лет ниже числа детей в возрасте семи лет. Возрастная пирамида, построенная по критерию возраста, подчеркивает провал в начале десятилетия, что указывает на последствия голода и общее снижение рождаемости в период с 1933 по 1935 год, что было бы, разумеется, неприемлемым для объяснения аргументом. Тогда Старовский находит специальную уловку, уточняя, что «уменьшение числа детей в этих возрастах связано с пониженной рождаемое
121
тью в годы, предшествовавшие изданию закона о запрещении абортов». Таким образом, приводимые цифры позволяют оправдать и принятие этого закона, а следовательно — и сталинской политики вообще.
Наконец, по поводу национального вопроса Старовский подчеркивает, что идет процесс как коренизации, находящий свое выражение в возрастании практики пользования языками различных республик (белорусским, таджикским и т.п.), так и ассимиляции (а следовательно, исчезновения) двух национальных общностей — мордвы и евреев. Но снова анализ предельно упрощен, а то и просто неверен и предназначен просто для того, чтобы предоставить какие-то аргументы для выступления, рассчитанные на того, кто должен будет слушать его.
В конечном счете суммарные цифры в масштабах всей страны почти не подвергаются фальсификации. Меняется только их региональное распределение. Однако и при этом в результатах находят отражение катастрофы прошлого, какие бы коррективы в них ни вносились. Трудности в изменении цифр все равно остаются. Манипуляции относятся, главным образом, к приемам риторики, будь то умолчание или искажение. Любая цифра используется то так, то иначе, чтобы оправдать ранее принятые политические решения. Она, следовательно, уже не может быть основанием для споров, критики или просто исследования, а обязательно должна быть оправдательным источником.
Таблицы международных сравнений используют цифры, которые представляют СССР в более благоприятном свете, чем Соединенные Штаты и страны Западной Европы: темпы роста численности советского населения, конечно же, оказываются более высокими. С этого момента становится заметной также исключительная бедность публично распространяемой информации: после появления двух коротких статей в «Правде»71 больше не было опубликовано никаких сведений о результатах переписи.
Судьбы трех статистиков тридцатых годов
В ходе этого нового десятилетия появляются новые люди, отличающиеся от тех, которые были характерны для 1920-х годов. Мы уже рассказывали о судьбах троих из них ввиду их активной роли в организации переписи 1937 года. Они позволяют судить о новых ответственных работниках Статистического управления, работавших там перед великой чисткой.
Служебный путь Владимира Никоновича Старовского был, прежде всего, путем развития статистика после революции. Он родился в 1905 году в крестьянской семье, жившей в Республике Коми, и принадлежал к новому поколению статисти
122
ков, получив образование в Московском университете в 1920-х годах. Он начал работать уже в четырнадцать лет в одном из областных статистических отделений своей республики. В 1923 году поступает в университет, затем, в 1925 году, еще студентом, становится статистическим работником ЦСУ. В это время он, таким образом, уже имеет практический опыт статистической работы, включая участие в переписях, поскольку ему доводилось участвовать в операциях, проводимых в ходе переписи 1920 года. Он не был членом партии, в которую вступит только в 1939 году, то есть в том самом году, когда станет ответственным за перепись населения, а затем заместителем начальника ЦУНХУ, перед тем как получить назначение на пост начальника нового статистического управления (снова ЦСУ), которое заменит ЦУНХУ, в октябре 1940 года. С марта 1941 года он являлся также заместителем председателя Госплана.
Он очень рано начал работать с лучшими статистическими работниками Центрального статистического управления, такими, как Ястремский и Хотимский, а в 1933 году участвует вместе с ними в подготовке72 важного учебника по статистике. Он принимал активное участие в различных дискуссиях 1930-х годов, развивая концепцию отмирания старой статистики и разработки новой «социалистической статистики». Оставаясь в полной мере в курсе европейской статистической традиции, он всегда тщательно заботился о том, чтобы придать своим выражениям надлежащую форму: его работы изобилуют критическими суждениями, необходимыми для того, чтобы политически узаконить его положения. Этими изысками дело не кончалось. Вскоре он совершал неожиданные теоретические повороты и был вынужден даже публиковать самокритичные работы, как, например, в 1960 году, по истории советской статистики, в которой он «признается», что защищал теории, поддерживаемые Осинским, в то время как позднее была выявлена их ошибочность. Через семь лет после смерти Сталина (март 1953 г.) и через четыре года после выступления Хрущева с докладом на XX съезде партии (февраль 1956 г.), разумеется, стало возможным говорить об Осинском, расстрелянном 1 сентября 1938 года и реабилитированном 13 июня 1957 года73. И все мсе Старовский с осторожностью осуждает свои прошлые привязанности как крайние. Нет сомнений, что он укрывается мантией «самокритичности», как уже поступал в 1937 году для самозащиты, поскольку допросы Осинского, скорее всего, и его втянули в процесс. И вот вновь, уже в 1960 году, он перекладывает на Осинского ответственность за свои теоретические заблуждения. Эта тактика беспрерывного приспособленчества дает ключ к пониманию того, почему карьера этого человека была столь долгой, как ему удалось избежать репрессий в 1937 году, а затем, оставаясь бессменным управляющим советской статистикой,
123
пережить Сталина, отставку Хрущева и сохранить свой пост в течение большей части брежневского правления. Он скончался, все еще оставаясь на этой должности, в 1975 году, пятьдесят лет спустя после поступления на работу в ЦСУ.
Его познания в статистике не вызывают никакого сомнения, даже если считать, что его работы не отличаются большим глубокомыслием. Благодаря этим знаниям в области статистики он становится подходящим кандидатом для проведения переписи 1939 года, когда большинство из статистиков, занимавших руководящие должности в 1937 году, были арестованы. Документы, написанные им в этот период, свидетельствуют о сильном давлении, которое он испытывал, и о страхе, который он внутренне переживал в течение всего периода подготовки этой переписи. Думал ли он тогда о внесении изменений в цифры, чтобы не испытать участь своих предшественников? Или же он просто пустил в ход цензурный механизм? A posteriori это может быть только из разряда простых предположений. Тем не менее относительная вера в «объективность» статистики, которую он вполне мог иметь в силу своего образования и практической работы, вместе с трудностями, возникающими в ходе изменения цифровых данных при сохранении соответствия в целом, вынуждают нас склониться ко второй гипотезе. Как бы то ни было, он хорошо выдержал это испытание, так как заменил Саутина на посту управляющего ЦУНХУ сразу же после проведения переписи. Все его последующее поведение несет на себе печать этого опыта. Оставаясь мастером самоцензуры в статистике после Второй мировой войны и руководителем обедненной статистической системы, в частности в период брежневского застоя, он устоит в многочисленных конфликтах, которые будут возникать между руководимым им управлением и другими институтами.
Лазарь Соломонович Брандгендлер и Михаил Вениаминович Курман не смогли получить такого шанса. Принадлежа к тому же поколению, хотя и позднее, чем он, поступив на работу в Статистическое управление, они испытали на себе ту же напряженность до 1937 года и приняли участие в тех же конфликтах. Вместе с тем они ближе стояли к такой персоне, как Квиткин, чем к Старовскому: твердая устремленность к профессиональной строгости и убежденность в том, что они участвуют в строительстве науки, необходимой для государства, были характерны для их творчества и деятельности. Они оба были евреями, родившимися до революции, первый в пределах черты оседлости, второй — в Средней Азии. Курман родился в Лепеле, городе Витебской губернии в Белоруссии, 20 июня 1905 года. Его отец был учителем-меламедом. Брандгендлер родился 21 апреля 1908 года в Андижане, в семье служащих. Оба воспользовались завоеваниями революции, чтобы поехать учиться в один из двух
124
советских столичных городов, первый поступил на факультет математики Ленинградского университета, где изучал статистику, а второй — в Институт народного хозяйства имени Плеханова в Москве, где велась подготовка определенного числа статистиков и экономистов для плановых и статистических служб. Отзывы о них и их собственная карьера говорят об их искренней увлеченности происходящими революционными преобразованиями. Они оба вступают в комсомол. Еще в студенческие годы им довелось самим принимать живое участие в критических выступлениях против позиций некоторых статистиков, именуемых «буржуазными». Курман становится кандидатом в члены партии в 1931 году.
Общим у них было то, что они сформировались в период, когда преподаватели еще оставались под влиянием статистической культуры царской эпохи, стремясь развивать новую статистическую теорию, новые методы статистики. Поэтому они научились критиковать своих предшественников, будущих «врагов народа», и почерпнули статистическую технологию из учебников, написанных последними.
Тем не менее их собственные первые работы очень разнятся между собой. Курман начинает свою профессиональную деятельность в 1927 году в статистическом управлении Ленинграда, а год спустя поступает на работу в Центральное статистическое управление в Москве в качестве руководителя отдела статистики движения населения. В его обязанности входит статистика рождений, смертей и браков, то есть сектор, который особенно будет на виду в течение тех лет, которые последуют за драмой, вызванной голодом 1933 года. Он рано начал публиковать свои работы по статистике. Анализ этих работ показывает, что он очень хорошо владел теорией и технологией этой дисциплины, а также был способен на подлинно критический взгляд в статистике74. Из его отчетов и публикаций, а также воспоминаний, написанных после освобождения из лагеря на Колыме75, вырисовывается образ человека добросовестного и интеллигентски порядочного. Хотя он и был сосредоточен в основном на счетной логике, тем не менее, в неменьшей мере у него сохранился широкий подход к статистике, который роднит его со статистиками 1920-х годов.
Перепись 1937 года стала для него фатальной. 22 марта он стал первым статистиком, который был арестован в своей квартире, расположенной на Новослободской улице, дом 62. В 1960 году, через несколько лет после освобождения из мест заключения, он рассказал о своем аресте и депортации:
«Это случилось в ночь с 21 на 22 марта 1937 года. Вошли три человека, одетые в гражданское, но под пальто были видны мундиры. Они очень схватились за литературу, которая была у меня на столе. На столе лежала книжка моя — курс лекций, которые
125
я прочитал начальникам отделов статистики населения Советского Союза. И лежала еще книга, которую я писал тогда для Соцэкгиза, "Динамика населения России и СССР". Один из них долго сидел и перелистывал, делая какие-то заметки. Затем все это было забрано, о чем составлен был протокол. Попутно были изъяты "Курс исторического материализма" Бухарина, стенографические отчеты XIV и XVI съездов партии и, кажется, XIV и XV партконференций, "Политическая экономия рантье" Бухарина.
Он меня спросил: "Зачем вы у себя храните контрреволюционную литературу"? Я говорю: "Эта литература издана "Соцэк-гизом". Это во-первых. А во-вторых, вы видите, что как раз книжка "Исторический материализм" Бухарина даже не разрезана». — "Тем более", — говорит он»76.
Курмана отвезли на Лубянку.
«Прошла первая ночь, конечно, без сна, потому что я никак не мог понять, за что меня взяли. Я еще мог понять, что других взяли. Айхенвальда — я знал примерно, за что его могли взять [человек близкий Бухарину, также оказавшийся на Лубянке]. Но я-то, я-то ни в чем не виноват»77.
Это утверждение несколько удивляет, оно, по всей видимости, показывает, какая дистанция разделяла сферу сталинского политического действия и сферу повседневной работы статистической службы, слепоту, преднамеренную или нет, или же отсутствие чувства реальности у этих людей перед началом крупномасштабных чисток.
Уже на первом допросе Курман понял, что причина его ареста имеет отношение к переписи населения78. Люди, которые его допрашивали, пытались вынудить его назвать имена нужных им лиц:
«Первый разговор [со следователем] был примерно такой. Вы, молодой коммунист, советский человек, понимаете, в какое мы сейчас живем время. Вы слышали и читали про роль Зиновьева, про дело Пятакова, Бухарина, конечно, понимаете, что враги народа развили бешеную деятельность, чтобы свести на нет все успехи Советского государства. Оказалось так, что и вы, хотели вы этого или не хотели, объективно помогали им. [...] Мы к вам обращаемся как к советскому человеку, как к старому комсомольцу, кандидату партии с тем, чтобы вы, независимо от своей собственной вины, помогли нам распутать весь этот узел провокаций и вредительства, которые у вас, в вашем учреждении, имеются»79.
Решением военной коллегии Верховного Суда СССР от 28 сентября 1937 года, через короткое время после аннулирования результатов переписи, Курман был приговорен к десяти годам тюремного заключения с последующим поражением в гражданских
126
правах на пятилетний срок и конфискацией имущества. Как он пишет в своих мемуарах, он был обвинен в том, что «распространял клеветнические инсинуации по адресу вождя партии товарища Сталина; будто бы он фальсифицировал данные о численности населения на XVII съезде партии».
Он так рассказывает о возвращении в свою камеру в Лефортовской тюрьме после вынесения приговора:
«Любопытна была эта дорога из зала суда в камеру. Меня вели вниз по ступенькам. Когда мы дошли до угла, ступеньки шли вниз и еще какие-то ступеньки вели направо. Там стоял человек, который глазами спросил: куда? А мой конвоир показал: прямо. Направо была дорога для осужденных на смерть, я так понимаю. А может быть, я и ошибаюсь. В общем, меня повели и привели опять в каменный мешок»80.
Из тюрьмы он был выслан в Магадан, в лагерь на Колыме, где и проведет десять лет. Освобожденный в 1947 году, он вновь был осужден Министерством государственной безопасности СССР 1 июня 1949 года по тем же обвинениям и сослан в Казахстан. Его реабилитировали решениями от 20 августа 1955 и от 22 октября 1955 года81. После полного освобождения он пережил участь множества людей, подвергшихся высылкам, оставаясь на протяжении почти двадцати лет изолированным от своей профессиональной среды и безнадежно пытаясь найти хоть какую-то урезанную форму профессиональной интеграции. Предпочтя устроиться в Харькове, на Украине, он завязывает кое-какие контакты с демографами, возобновляет деятельность, и, тем не менее, остается несколько в стороне от научно-профессионального мира, в котором жил до ареста.
Несколько моложе был Брандгендлер, родившийся в 1908 году. Он стал работать в Статистическом управлении в 1927 году после окончания учебы в Плехановском институте. Он был назначен на должность заместителя начальника бюро переписи населения по предложению Квиткина. В его деле, содержащем описания допросов, все соотносится с проведением переписи 1937 года. Он был арестован 28 марта 1937 года в своей квартире, расположенной на улице Разина, 16. Решением военной коллегии Верховного Суда СССР он был приговорен к десяти годам тюремного заключения с последующим поражением в гражданских правах и конфискацией имущества. Его также сослали на Колыму, где на короткое время его пути пересеклись с путями Курмана.
Он так и не признал своей вины. 25 сентября 1937 года он направил Сталину следующее письмо:
«1937 г. 25 сентября. Мне, Брандгендлеру Лазарю Соломоновичу, сегодня объявлено об окончании следствия по моему делу. 21 сентября 1937 г. я подавал начальнику отдела заявление, в
127
котором указывал, что данные мною на следствии показания об участии в к.р. [контрреволюционной] вредительской организации являются ложными, и просил вызвать меня для дачи новых показаний. Прошу приложить к делу это заявление»82.
Тогда же он написал длинное письмо председателю Верховного Суда СССР, в котором описывает, в каких условиях проходили его допросы, что и вынудило его подписать ложный протокол:
«Я обвинен в принадлежности к контрреволюционной организации. Это обвинение "подтверждается моим собственным признанием", показаниями бывшего начальника бюро переписи населения ЦУНХУ Госплана СССР О.А. Квиткина и работника ЦУНХУ УССР И. Вейцблита. Все эти показания являются ложными. Мое "признание" было вынуждено рядом насильственных мер со стороны следователей и угрозами арестовать не только меня, но и мою семью — жену и ребенка — если я откажусь подписать соответствующий протокол. В отношении жены эта угроза, насколько мне известно, была приведена в исполнение. [...] Я подписал протокол, но еще до окончания следствия 12.IX.37 г. я подал начальнику 4-го отделения ГУГБ НКВД СССР заявление, в котором писал, что мои показания — сплошная выдумка и что никогда ни в какой к/р [контрреволюционной] организации я не состоял»83.
Он подчеркивает также, что был принужден высказать несправедливые обвинения в адрес своих коллег и что обвинения, высказанные другими коллегами против него самого, были у них вырваны, вероятнее всего, точно таким же способом. Наконец, он еще раз подчеркивает свою полную невиновность и требует пересмотра своего дела. Но этого не произошло. Он скончался на Колыме 11 июня 1942 года.
Выводы
Работники статистического управления были прямыми свидетелями разнообразных катастроф, которые произошли в СССР в период между двумя мировыми войнами. Сводя воедино данные, относящиеся к гражданскому состоянию, и выстраивая длительные хронологические ряды событий, они имели возможность непосредственно наблюдать следы, оставленные голодом или репрессиями. Занимаясь сбором данных различного происхождения, отделы записи гражданского состояния, занимающиеся регистрацией рождений и смертей среди гражданского населения, администрация лагерей ГУЛАГ имели возможность видеть всю сложность системы регистрации и размах репрессий84. Наконец, переписи населения, в особенности переписи 1937 и 1939 годов, служат отражением этих катастроф,
128
то есть синтезом a posteriori всех провалов коллективизации, и, в частности, дают точное представление о голоде. Политическая функция переписи населения делает еще более чувствительной роль управленческой администрации, служащей связующим звеном и барьером, которая должна реагировать на политический заказ и не прекращать работать в качестве наблюдателя того, что происходит в обществе. Как орудие пропаганды, предназначенное для утверждения единства страны и успехов социализма, перепись каждый раз начиналась с информационно-массовой кампании, проводимой посредством выдвижения многочисленных лозунгов и публикации брошюр.
С другой стороны, расширение прерогатив НКВД в 1934 году вносит существенные изменения в характер напряженных отношений, которые пронизывают управленческий аппарат и государство в целом. Даже если реформа предназначалась для того, чтобы придать ГПУ видимость законности и правовых рамок85, НКВД все равно стал главным собеседником администрации Статистического управления. Это приводит к смешению полицейской власти и статистического регистрирования; вводя в дело логику репрессий и подозрений, лишает конфликт всяких теоретических оснований.
Вместе с тем место НКВД по отношению к другим административным управлениям, по всей видимости, до 1937 года еще полностью не определилось. В этот момент дестабилизация, вызванная коллективизацией и голодом 1933 года, еще не приобрела законченной формы. Сталин, по всей видимости, еще не сделал выбора в пользу доведения до крайности репрессивных мер, как это произойдет в 1937 году. Позволяя конфликту развиваться, он не дает этому кризису какого-либо «разрешения». Он довольствуется тем, что позволяет столкновениям проявиться, сталкивая друг с другом носителей управленческой власти. А вот 1937 год предстает в таком случае как завершающий в этом процессе: принимается решение устранить следы катастрофического голода и особенно свидетелей глубоких противоречий травмированного общества. Эти решения приводят к репрессиям в отношении тех людей, которые выступали посредниками между центральной политической властью и обществом, тех людей, которые продолжали давать итоговые свидетельства провала коллективизации и социальной напряженности, ставшей ее порождением. Более того, жертвы репрессий оказались не только профессионалами или свидетелями, но и людьми, так или иначе заставлявшими Сталина констатировать этот провал, в частности, провал его политики сплошной коллективизации. Была ли это статистика урожаев, поголовья скота или статистика естественного движения населения, все цифры несли на себе печать драмы, разыгравшейся в период с 1929 по 1934 год.
129
Таким образом, репрессии стали результатом отсутствия решения и представления о том, как справиться с последствиями коллективизации и голода, которые невозможно было скрыть, не фальсифицируя собранные статистические данные. Это было также логическим завершением противоречия, внутренне присущего развитию сталинского государства. Административная экономика усиливала значение планирования как способа управления, а цифры оказывались в самом центре споров, которые выражали различные противоположные тенденции, существовавшие в Политбюро, относительно того, в каких политических и экономических направлениях следовать и какую политику проводить в отношении деревни. Таким образом, возникал антагонизм между двумя способами использования цифр — научным и политическим. Наконец, репрессии выявили безудержное развитие устремления к уничтожению всего того, что могло бы усилить любую группу, потенциально нацеленную на ориентацию против власти и способную затормозить нарастающее утверждение авторитарной власти.
С этой стороны 1933 и 1937 годы представляют собой вехи в утверждении диктатуры Сталина, несущие на себе печать насильственной коллективизации, экономического провала и социально-демографических катастроф, которые последовали вслед за ней. СССР в этот момент окончательно отстраняется от процессов строительства современного государства. Это кладет конец надеждам, которые питали представители элит, вышедших из царского периода и принимавших участие в строительстве большевистского государства. Но вместе с тем — и чаяниям пришедших им на смену людей, которые хотя бы частично формировались под влиянием такой же концепции государства. Чистки 1937 года, являющиеся следствием нарушения политического, экономического и социального равновесия, вызванного коллективизацией и голодом, на какое-то время разрушают значение их усилий и устремлений.
7
Стабильность и нестабильность
Напряженность, существовавшая между периодами нестабильности и стабильности, порождаемая последовательной сменой контрольных операций, репрессий и фаз успокоения, характеризует жизнь Статистического управления в 1920-х и 1930-х годах. Она нарушает всю совокупность отношений, которые связывают людей в работе и в повседневной жизни учреждения, укрепляет спайку коллектива. Вмешательство различных инстанций и групп, находящихся вне жизни ЦСУ, чтобы разрушить эти связи и внести элементы нестабильности, противодействует стремлениям статистиков укрепить стабильность в их деятельности на основе постоянства личного состава и отношений между его членами. Правильная оценка силы этих связей и понимание трансформации их природы может помочь, хотя бы частично, пролить свет на смысл сталинского способа действий.
Эти связи могли предшествовать приходу на новую работу: например, когда речь идет о знакомствах и дружеских отношениях, завязавшихся на основе предыдущих контактов на профессиональной почве или возникающих в ходе перемещений по стране. Они могли также рождаться внутри самого учреждения. В таком случае эти связи зиждутся на общности научной культуры и профессиональных ориентиров, служащих основой для взаимного признания. Вопрос о знаниях и компетентности оказывается тем более значимым, поскольку он стоит в центре конструкции, определяющей профессиональную легитимность и социальное признание группы.
С 1924 года ротация кадров Статистического управления, протекавшая по фазам, свидетельствует об этой напряженности1 . Работники там подолгу не задерживались, редко более двух-трех лет (см. рис. 1 в конце главы)2. Какой год ни взять, менее четверти служащих имели стаж работы в этом учреждении более пяти лет. Довольно часто сменялись также и руководители отделов и секторов, что, конечно же, имело тенденцию к дестабилизации работы. В 1926, 1932 и, конечно же, в 1937 году
131
Бюрократическая анархия
произошла их замена в массовом порядке. В другие годы была большая стабильность, а внутри персонала могли утверждаться более прочные связи.
Таким образом, нестабильность возникает под влиянием внезапных обстоятельств. Как только в дело вмешивается какой-то внешний фактор, происходят изменения в руководстве или преобразования в самом учреждении, вновь назначенные стремятся упрочить структуры, создать стабильные, благоприятные условия для статистической работы и для поддержания или установления связей взаимной поддержки. Попов, Осинский и даже Краваль в определенной мере были убеждены, что они должны защищать ведомство, в котором эффективная организация основывается на поддержании высокого уровня профессиональной компетентности. Формы внешнего вмешательства, с которыми им приходилось сталкиваться, напротив, были нацелены на утверждение бюрократической организации, в которой люди занимали бы тот или иной пост только в силу функциональной необходимости и где отношения между людьми были бы исключительно функциональными и обезличенными. В таком случае обновление работающего персонала ни в чем не повредило бы активности бюрократии, так как должностная функция, понятая, в сущности, только как техническая, в принципе в силу необходимости не связана с длительностью стажа. Таким образом, отдельные личности становились бы взаимозаменяемыми в мире, в котором все противостоит стремлению создать стабильные управленческие формы.
Нестабильность 1930-х годов предстает, таким образом, как крайнее выражение бюрократических противоречий, устанавливающихся с середины 1920-х годов. Эти противоречия характеризуются стремлением заставить каждого члена персонала выполнять строго должностную функцию и устранять любую форму отношений между сотрудниками, которая могла бы способствовать возникновению сплоченных групп, то есть источника недовольства существующим порядком.
Два резервных источника рабочей силы
Эти напряженные отношения между двумя формами управленческой организации оказывали существенное влияние на способы приема на работу, которые сопровождали чистки. В контексте повторной ротации персонала, циклы которой возникают стихийно, высшее руководство было вынуждено спешно принимать на работу многие десятки, чтобы не сказать сотни, новых сотрудников. Между тем приверженность критериям компетентности, проявляемая различными руководителями, сменявшими друг друга на посту главы Статистического управления, вынуждала его колебаться в выборе процедуры ускорен
132
ного найма на работу, который, тем не менее, оставался необходимым для обеспечения непрерывности в осуществлении статистической работы. Это объясняет нерешительные шаги, совершаемые периодически. В течение некоторого времени прием на работу и увольнения шли в паре: многие из вновь поступивших на работу лиц оставались на своих постах лишь в течение весьма непродолжительного времени и уходили столь же быстро, как и приходили.
В эти моменты быстрого обновления кадров и трудностей с приемом на работу руководство прибегло к источникам резервной рабочей силы, в рядах которой на первом месте находились женщины и евреи. В пропорциональном отношении количество женщин среди служащих возрастает в течение всего периода 1920-х и 1930-х годов. Однако резкие изменения этого соотношения можно заметить в ходе чисток и проведения других технических операций. Составляя резерв рабочей силы, женщины занимают в основном должности, не связанные с квалификацией. После каждой из фаз обновления кадрового состава, следующей за очередной чисткой, они вновь постепенно отстраняются, в частности в силу преобладания враждебного отношения к женщинам. Например, в конфликте 1924-1925 годов партийная ячейка ЦСУ без малейших колебаний выразила эту женоненавистническую позицию.
Евреи составляли другой резервный источник рабочей силы, притом весьма квалифицированной, в управленческом аппарате, состоявшем в основном из русских. В СССР в период между войнами национальная принадлежность имела особое социально-политическое значение. До 1917 года большая часть евреев была сосредоточена в пределах черты оседлости, уже давно сложившейся на западных окраинах империи. Им было запрещено жить постоянно за пределами этой черты без особого разрешения. Они не могли также занимать посты на государственной службе, в то время как многие из них имели высшее образование. Революция предоставила им право покидать эти территории и перебираться в новую столицу, где их уровень знаний позволил им заменить часть высокообразованной царской элиты, отправившейся в эмиграцию. Поскольку они никогда не состояли на службе у царского правительства, новые руководители воспринимали их как элиту, которая не была замешана в «сотрудничестве с царизмом». Отмена прежнего законодательства по отношению к ним давала им возможность занимать должности в управленческом аппарате.
В период между двумя мировыми войнами они сталкивались с весьма противоречивым отношением к себе, даже с враждебностью со стороны населения и внутри партии, но в ряде случаев могли полагаться на поддержку официальной идеологической пропаганды, осуждающей антисемитизм.
133
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.